в главное меню сайта

Продолжение рассказа

СЕМИРА

ТАЙЛАНД — СТРАНА БЕЗ ТАЙН?

ТАЙСКАЯ ПРИРОДА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Дой Маэ Салонг: храм с телом будды. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Горные серпантины: Маэ Салонг, Тха Тон, Маэ Хон Сон. . . . . . .

Старая столица Аюттхая . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Кхмерские развалины Пхимай . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Цунами . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Черепаший остров Ко Тао и подводный мир. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Остров-город Самуй. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Морской заповедник Ангхтонг. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Обратный путь: Сура Тхани. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

ДОЙ МАЭ САЛОНГ—

ХРАМ С ТЕЛОМ БУДДЫ

Наутро рейсовый автобус довез нас от гостиницы до поворота, ведущего вверх — в горное селение, где над высокими зелеными горами возвышается белая ступа храма Дой Маэ Салонг с золотым остроконечным куполом. Маэ Салонг — название поселка. Он известен именно своим храмом, и мне захотелось там побывать, просто когда я увидела вид сверху на горы с этим храмом на открытке.

На повороте мы нашли микроавтобус, который должен был ехать в Маэ Салонг. Но водитель сказал, что будет дожидаться еще 4-х пассажиров или мы должны заплатить за всех. Ожидание затягивалось надолго, я стала ловить попутку и поймала легковую машину с открытым кузовом, которая добросила нас до горного поселка бесплатно. Мы ехали с час по извилистому серпантину гор, и я наслаждалась горными видами свежим воздухом и хорошим обзором. Но Сияна изнемогала, лежа в кузове на моих коленях в полусонном состоянии: все эти бесконечные повороты укачивали ее, и ей было не до видов.

В горах есть что-то привлекательное для человека. Как при неопределенности пути человек на природе всегда будет двигаться в направлении солнца, так и при выборе маршрута через горы и долины его будет притягивать гора. Как что-то недостигнутое, чего обязательно нужно достичь. (Кто не верит, понаблюдайте за поведением детей: если есть горка, они обязательно на нее залезут.) Как что-то неиспытанное, что непременно нужно испытать, иначе зачем и жить? Правда, в русском лексиконе испытывание, испытание понимается как страдание (вынужденное), а не как эксперимент (свободный). И горы — созвучно слову "горе", и под всеми достижениями, вершинами разума и пиками чувствования, мы склонны видеть и даже нарочно искать драму. Но в буддизме это не так.

Да и по моему опыту, все экстремальные переживания содержат великий потенциал к тому, чтобы через секунду — которая стоит того, чтобы ее выждать — или пусть даже через час, через год — обернуться вершиной счастья. Так и должно быть — этот мир создан для счастья. Долгое несчастье — эгоизм или лицемерие (откуда берет начало неумение с ним справляться.)

Горы были великолепны. Кружево дороги открывало неожиданные виды сверху, и я даже не доставала фотоаппарат: тут он был совершенно бесполезен, не передала бы перспективу даже кинокамера.

Тайские горы не похожи на наши. Они не похожи и на индийские предгорья Гималаев, постепенно поднимающиеся к высотам и даже на высоте 3000 метров распаханные доверху. В Тайланде горки очень вертикальные, изрезанные и потому мало доступные. Это что-то среднее между Индией (или нашей Средней Азией) и китайскими сопками. Поэтому зеленые горы высотой не более 1400-2000 м, где мы были, уже производят впечатление больших высот из-за вертикальных перепадов. К сожалению, поймать это впечатление на мою мыльницу, которая делает всю панораму совершенно плоской, было нерально.

Селение Маэ Салонг расположено на множестве горок, и перебраться с одной на другую представляет проблему — с этим мы столкнулись, когда решили там погулять. Объединяет его только узкое шоссе, еще более извилистое внутри селения, чем на протяжении всей ведущей в него дороги. К счастью для этого оживленного поселка, оно не кончается тупиком, а ведет в две стороны: и в сторону Чианг Рая, откуда мы приехали, и в сторону Чианг Мая, где мы оставили вещи и куда нам надо было вернуться. А третье ответвление асфальтовой дороги ведет вверх: к храму, который возвышается над горами.

Когда мы приехали в поселок, я не сразу поняла, каким образом этот храм досягаем, и в какую сторону идти, чтобы туда попасть. Водитель остановился на единственной ровной прямоугольной площади, где стоял какой-то транспорт, у местной школы. Здание школы состояло из отдельных домиков, ступенями поднимавшихся вверх: как и все в этом поселке, лишенном естественных горизонтальных плоскостей. Узнав, что мы нацелены добраться до ступы, водитель сказал, что минут через двадцать освободится и подбросит нас наверх. Час мы прождали его, хотя я понимала, что такое обещание тайца, как и любого юго-восточного человека, к пунктуальности его не обязывает. А потом пошли в гору сами.

Мы пошли по шоссе, на которое нам указали, и это было ошибкой. Хотя сумку я оставила в каком-то магазине: точнее, сказать, отделении рынка, вытянувшегося под крышами вдоль шоссе, где сувениры плавно переходили в еду,— идти вверх было тяжело. Как шла туда Сияна, лучше не вспоминать. Три километра серпантина, что вели к храмовому комплексу, оказались чем-то совершенно непреодолимым. С низу казалось — до него рукой подать, но каждый новый изгиб дороги создавал ощущение, что мы удаляемся от храма, а не приближаемся к нему. Я долго не решалась ловить машины, понимая, что в условиях такой гористости им просто физически не остановиться. Наконец, Сияна поставила ультиматум, и мне пришлось голосовать. Конечно, машина поймалась далеко не с первого раза. К нашей просьбе снизошли тайские супруги с двумя детьми: изнутри войдя в мое положение.

Мы остановились на специальной площадке для машин (без которой им было там не остановиться). Храмовый комплекс тоже представлял собой рукотворную площадку, на которой перед ступой располагался красивый садик с деревцами типа кипарисов и пальм на зеленой травке. С одной стороны его был небольшой двухэтажный храм с двуступенчатыми крышами: одной наверху и четырьмя — над нижними пределами здания, которое представляло крест со входами-выходами во все четыре стороны света. С другой — стояла многоступенчатая ступа вдвое выше храма: белая и в основании четырехугольная, со множеством золотых пирамидок, круглых и очень вертикальных — как и центральный остроконечный купол, с пирамидкой шести зонтиков наверху.

Тайцы, что подвезли нас и тоже пошли смотреть храм, сфотографировали нас с Сияной на фоне гор. Но храм оказался закрыт, как и пирамида ступы, к трем дверям которой вела лесенка с белыми дракончиками. Как нам сказали, там находится тело будды: ушедшего в нирвану буддийского монаха. Площадка храма была обнесена перилами — с нее открывался прекрасный вид на горы.

По дороге в Дой Маэ Салонг я с удовольствием вспоминала, как ездила с группой по горам Индии — когда жила в ашраме "Ауровеллей", названного в честь Шри Ауробиндо. Движение машины усиливало полет мысли: как вообще ускоряет мысль всякое перемещение в пространстве, и я вспоминала идеи Ауробиндо и Матери Миры о преображении тела. Похожие идеи были у Циолковского: который считал, что тело человека может быть самозамкнутым организмом, подобно живому организму Земли. Оно может питаться солнечной энергией. Циолковский создавал ракету, чтобы большая часть жителей перенаселенной Земли могла жить в Космосе: в искусственно созданных мягких условиях, лишенных климатических перепадов, с достаточным количеством энергии — он даже предлагал переселить на космические станции наиболее больных людей, которым трудно жить в климате Земли. Он верил, что в таких условиях быстрее реализуется идея бессмертия человеческого тела.

И видно, я неслучайно вспомнила идеи Ауробиндо и Циолковского по дороге в горный поселок Маэ Салонг. Я не знала, что находится внутри многоступенчатого буддийского храма-ступы. Я поехала туда, потому что мне понравился сияющий белизной остроконечный храм с мощным основанием и окружающий зеленый пейзаж: вполне доверяя эстетическому мировосприятию. В поездке по незнакомым местам, где всегда есть дефицит информации, это вполне оправдано. И я с радостью восполнила этот дефицит, узнав, что буддизм супер-современного Тайланда, несмотря на всю технократическую оснащенность XXI века, реализует идею сохранения тела — подобно тому, как средневековое христианство сохраняло тела своих святых.

Соседство ступы и храма могло напомнить египетскую традицию: в Египте тоже строили отдельно — пирамиду для тела и храм для души. И Дой Маэ Салонг — это было не единственное место, где в буддийском храме сохранялись тела. Позже, в двух других храмах я видела тела ушедших монахов-будд, сидящих в позе лотоса: сильно высохшие, но естественного телесного цвета. Тела этих монахов никак не были похожи на египетские мумии (и вообще на мумии). Рот чуть полуоткрыт, как у только что умершего. На глаза надеты очки: возможно, они запали внутрь. Конечно, это мертвые тела, а не живые. Они вряд ли могут воскреснуть. Но они не разлагаются.

Это впечатляет, как маяк на пути человечества. Для христианской культуры телесная целостность есть ориентир и подтверждение духовного совершенства. Хотя это лишь грань образа вечной жизни и мечты о бессмертии — в том смысле, что царство Божие внутри нас, и смерть тела не есть гибель души. Индийский учитель Йогананда писал, что йоги по желанию могут сохранить свое тело или оставить его разлагаться. И даже восстановить его. Он описывает, как его уважаемый гуру Шри Юктешвар явился к ним после смерти во вполне материальной оболочке. "Это то тело, которое я захоронил, или другое?"— поразился Шри Йогананда, обняв его. "Другое,— ответил Шри Юктешвар.— Я восстановил его из материала той реальности, в которой сейчас пребываю."

В принципе те буддийские монахи и те святые, чьи тела не разлагаются, тоже восстанавливают свое тело из другой реальности сознания, умирая для этого мира — как понимает этот процесс христианство. Дух Святой как меч — дробит тело на части, Бог как огонь — сжигает его тем кислородом, количество которого постоянно увеличивается в нашей атмосфере. А в том смысле, что Бог есть любовь, он рушит и восстанавливает, оживляет (мифологическая функция архетипа Венеры). И в этом процессе изменяется сознание клеток тела, как о том писали Шри Ауробиндо и Мать Мира. Оно восстанавливается той солнечной энергией, из которой соткана жизнь. Для первых христиан, да и потом образ Христа был неотделим от солнца — может, не потому что они были язычники, а потому что лучше чувствовали процессы: включения и выключения света, если вспомнить хотя бы современную литургию.

Солнце дает материальную энергию, а материально у нас тело. Душа у человечества общая, и сознание тоже едино — только тело у нас полностью свое (хотя, конечно, связано с генетикой рода). Душой мы соединены со всеми, а телом отделены. Мы за него несем наиболее явную собственную ответственность — потому совершенство тела, соединенного с духом, является столь трогающим моментом религии. (Так же трогает совершенство тела в жизни и по телевизору. Но, как правило, это лишь совершенство имиджа: ведь тело эстрадной звезды не способно на то, на что способно тело аскета.)

С горы храма с телом будды вниз ведет длинная современная лестница, даже без драконов: слишком она длинная и вертикальная. Мы спускались по ней, наверное, минут сорок, отдыхая в предусмотрительно расположенных на лестнице беседках, и вышли в другую часть поселка. Все же это было легче, чем подыматься по шоссе: зря нам сразу не указали этот более простой путь. У основания горы расположен буддийский монастырь. Там пагода, поддерживаемая двумя бордовыми колоннами, с двуступенчатой бордовой крышей с золотым орнаментом, и образ стоящей будды-женщины на фоне украшенной таким же орнаментом стены, в кольце двух бордовых кругов. Может, это какая-то конкретная отшельница, я не спросила — мне понравился сам образ.

Астрологически цветовое сочетание бордового с золотым соответствует Солнцу. И круг — древний символ солнца, а в свете вышеупомянутых идей его можно соонести и с самозамкнутостью человеческого тела: в котором идет процесс совершенствования (можно соонести и с алхимическим образом "плотно закрытого сосуда"). Символ Матери Миры — тоже круглая мандала (с двенадцатью лепестками). Я не хочу профанировать буддизм, но формы символов на разных концах земного шара сегодня столь же похожи, как и в древней мифологии.

В другом храме, более обычном, с тремя золотыми статуями будд и отдельно стоящими многоступенчатыми зонтиками, я обратила внимание на пятиконечные объемные бумажные звезды-фонарики. Они висели на золотых нитях, во множестве натянутых в храме под потолком.— И здесь можно вспомнить древний тайский миф, согласно которому небо соткано из золотых нитей. Соткал его паук — а творец Пхатувчунг опустил с Неба на Землю тысячи сверкающих нитей, чтобы связать их воедино. По этим нитям спустились в наш мир души живых существ.

В третьем, со свисающими лентами-флагами с изображением животных,— группа будд. В середине ступенями — пять мужских образов: два больших (к последнему повернуты лицом два отшельника) и три маленьких, соответствующих дням недели (будда на змее — Суббота, спящий будда — Вторник и будда в позе лотоса — Четверг). Рядом — женские образы будд: самый большой, с поднятой рукой, соотносится с Луной, средний, с руками на груди,— с Венерой, и еще четыре маленькие стоящие статуетки: две повторяют эти образы, две соответствуют Солнцу-воскресенью (руки внизу). Слева от статуй будд — образ еще одного отшельника, за ним женский образ будды-среды.— Такие количественно и образно объемные "семьи" будд, разные в разных храмах и вбирающие в себя символику времени, наводят на мысль, что задачу совершенствования тела и духа исполняет все человечество и во все времена.

В Тайланде — буддизм махаяны: "широкой колесницы", которую называют еще "колесницей боддхисаттв". Согласно ее учению, возможность достигать состояния Будды дается всем существам, так как все они имеют сущность будд. Боддхисаттва заботится не только о своем спасении, но об освобождении всех. Наши времена считаются очень счастливыми, так как в мире в течение нашей кальпы должна появится тысяча будд. Вообще число будд в Махаяне мыслится бесконечным,— отсюда такое многообразие их храмовых образов. Сущность их одна и проявляется она в трех телах Будды: абсолютном (дхармакая: образ ади-будды), идеальном (самбхогакая: образ дхьяни-будд, воплощающих принцип познания) и конкретном (нирманакая: образ бодхисаттв).

Махаяна стремится к созданию мифологических образов и сюжетов, и каждая из тысяч ее сутр предлагает свою, отличную от других мифологию — отсюда разница изображений будд и храмовых фресок. В махаяне есть также описание городов и стран со своим идеальным порядком и драгоценностями: буддийские утопии (буддакшестры: "поля будд") — целые миры, созданные умственным усилием некоторых святых и позволяющие достичь нирваны без особого труда (с помощью будды, создавшего такое поле).

От храмов мы спустились вниз к извивающемуся шоссе, и еще с полчаса шли по нему до магазина, где оставили вещи. Я вовсе не была уверена, что так запросто его найду — хорошо, хоть было понятно, в каком направлении идти. Но горизонтальный квадрат площади Яся узнала сразу, прилавков вдоль шоссе оказалось не так уж много (возможно, часть продавцов уже ушла домой — дело было к вечеру), и мы быстро сориентировались. Мы тут же привлекли внимание торговок изделиями из грубого серебра и другими побрякушками: в национальной одежде, бусах и шапочках с колокольчиками и другими серебряными украшениями. Поскольку тут все было сравнительно дешево, я польстилась на серебряные серьги и амулет в виде сердца, где серебро перемежалось с бирюзой и обыкновенными камнями, а Сияна захотела браслет с восемью крестиками (там были еще аналогичные с ключиками или рыбками, но она, как Стрелец, отдала предпочтение традиционной символике). Потом я еще купила себе кольцо, а Ясе — сережки. Так что почти все сувениры на память о Тайланде мы приобрели в этом горном селении, и не жалели об этом — в других местах аналогичные украшения стоили в несколько раз дороже.

Комнату в гостинице мы сняли тоже за смешную цену — 50 бат (36 руб), правда, в ней не было электрической розетки, а душ был во дворике, и я занялась стиркой тоже на дворе, купив по дороге маленький пакет стирального порошка. Сияна в это время перекусывала быстроразваривающимися макаронами, взяв горячую воду из термоса в столовой у хозяина, но не наелась. И уже в сумерках, когда мы сделали попытку прогуляться по поселку, я остановилась под навесом семьи тайцев, которые нам понравились и с террасы которых был хороший вид вниз, и взяла ей рис с помидорами. От всех подливок она отказалась, но съела несколько кусочков мяса, по вкусу похожего на яйцо.

Мне очень понравился Маэ Салонг: не только храмами, а как спокойное селение с человеческими ценами, где не жарко, хорошо дышать горным воздухом и наслаждаться видом. Физически я там чувствовала себя прекрасно — лучше, чем в Чианг Рае и даже в Золотом Треугольнике. Там можно отдыхать и дольше одного дня, только что тяжело добираться. И потом, там рядом нет реки или другого водного пространства, а это минус для моего водного знака Рак. И мы на следующий день поехали дальше. Мы посетили этот горный поселок 23 декабря, практически в зимнее солнцестояние — может, потому я такой акцент делаю на солнце.

ГОРНЫЕ СЕРПАНТИНЫ:

МАЭ САЛОНГ — ТХА ТОН. МАЭ ХОН СОНГ

В горных районах ходят маленькие микроавтобусы, сменяя друг друга от поселка к поселку: в которые помещается человек шесть-восемь. Наутро мы дождались желтого микроавтобуса, который ехал в сторону Чианг Мая, и проделали на нем первую часть пути. Во второй автобус вместе с нами села куча ребятишек, ехавших в соседнее селение в школу. В третьем попалась тайка в национальном головном уборе из круглых шариков, у которой в сумочке были плетеные браслеты и другие ремесленные поделки. Покупать мы ничего не стали, но душевно с ней пообщались: не по-английски, а на языке чистых эмоций. Сияна сфотографировала меня с ней в микроавтобусе. Тайка была одета довольно тепло — и надо сказать, пока мы ехали по горам, мы замерзли.

"А знаешь, почему холодно? Ведь мы в облаке!"— сказала Яся, более горячая, чем я: глядя, как я кутаюсь в свой свитер. "В самом деле!"— поразилась я, глядя на туман, который расстилался в долинах под нами.

Виды были похожи на китайские панно. Мыльницей это было не снять, но я купила открытку с надписью: "Туман в долине" — поле на фоне гор, над ним крыши маленьких сельскохозяйственных построек и китайского вида сосны — очень похоже. Мы ехали часа три. Выше горы тянулись полосами, ниже стали подобны сопкам: то голым, то со сплошным лесом, то с отдельными пальмами и висячими садами ползучих растений.

Это была самая красивая дорога, которую я видала в Тайланде — настоящий подарок. Прежде чем спуститься в более равнинную и жаркую часть, мы проехали монастырь Тха Тон: где над лесом возвышалась огромная золотая статуя Будды, и среди зелени торчали крыши храма. Напротив автобусной остановки виднелись два красиво подстриженных больших куста в виде павлинов с цветастыми хвостами (из цветов). Можно добавить, что павлин изображен на древнем флаге соседней Бирмы, находящейся рядом на тех же гористых отрогах Тибета. Я жалею, что не остановилась там, сразу сев в другой автобус. Но меня настолько впечатлила красота предыдущей дороги, настроив на созерцательный лад, что не возникло быстрой реакции выйти и поглядеть на храм среди леса.

После Фанга, где мы пересели из микроавтобуса в большой рейсовый автобус, ехавший прямо до Чианг Мая, дорога уже не была такой интересной. Правда, по дороге я заметила указатели на национальный парк и слоновий питомник, где можно было покататься на слонах: вблизи Чианг Дао, еще одного города поменьше Чианг Рая (но все же не поселка, как Маэ Салонг).

Открытка с видом на долину в горах, что я купила, на самом деле изображала другой горный вид — окрестности Маэ Хон Сона: возможно самого доступного, и одновременно интересного горного места Тайланда. Я описала самый север, а оно находится на западе от Чианг Мая. Там обитает народность каренов: племя, которое одевает на шеи девочкам золотые кольца, удлиняя шею — таково их понятие женской красоты. (Астрологически в этом есть какая-то изюминка: горло соответствует Венере.)

Белые круглые ступы Маэ Хон Сона: по виду легкие и изящные, но внушительного размера, расположенные на вершине горы, с которой был вид на город, тоже привлекали мое внимание. На открытке они были сняты в сумерки, освещенные фонариками — и это создавало ощущение праздника. Я чувствовала, что могу найти в Маэ Хон Соне что-то, чего еще не видела в Тайланде. Ехать до него от Маэ Салонга было далеко: надо было сворачивать по дороге в Маэ Малае, не доезжая до Чианг Мая, и ехать несколько часов. Правда, дорога в Маэ Хон Сон обещала быть красивой. Но до Чианг Мая было ближе, и Сияна запротестовала: она уже устала от автобусов и стремилась как можно быстрее попасть на море. Поскольку времени и денег было в обрез, я ей уступила. А потом пожалела: один день ничего не решал. И еще я совершенно напрасно опасалась, что не куплю сразу обратный билет из Чианг Мая: я купила его в тот же день, за полтора часа до поезда.

Как я уже говорила, именно в горах — исток тайской буддиской культуры. Здесь, как везде в горах мира, больше живой экзотики в людях, больше души. Именно тут в Тайланде сохранилась не совсем еще затронутая и нивелированная ориентированной на туризм массовой культурой самобытность горных народов: таких, как карены с золотыми кольцами на длинных шеях, или других (шан, акха, миен, лису, лаху) с шапками из колокольчиков. Это одно из ряда явлений — но благодарно поискать и другие: обязательно что-нибудь найдется. На карте видно много интересных мест для пытливого романтика-туриста.

Это горные деревни: близ Чианг Рая, Чианг Кхонга (недалеко от Золотого Треугольника, ехать от Чианг Сэна), Маэ Салака и Вави — ближе к Бирме, и к западу от Чианг Дао — ближе к Маэ Хон Сонгу, где тоже есть разные народы, в нескольких местах.

Это водопады: Хуаэ Маэ Сай, Кхун Кон, Понг Пра Бат у Чианг Рая; Хуай Мэнг у Чианг Кхонга, Морк Фах у Маэ Малая, при повороте на Маэ Хон Сонг, и другие.

Много национальных парков: Хуай Нам Данг и Мэ Сурин на западе региона, на границе с Бирмой, Маэ Нам Фанг на севере — у Фанга: там есть горячие источники. Пху Санг на западе на границе с Лаосом, Дой Луанг и Кхун Джае, тоже с горячими ключами — между Чианг Раем и Чианг Маем. И это еще не все.

По реке Маэ Кок, текущей от Чианг Саэна в Чианг Рай, организован рафтинг. А путешественника с духовной ориентацией можно направить на поиск буддийских или национальных святынь — духов и защитников этой уникальной для нас природы и местности, которые наверняка там есть.

Здесь уместно рассказать немного о мифологии Тайланда. Поскольку тайская культура спустилась с отрогов Тибета (отчасти с территории нынешней Бирмы), для нее характерен культ гор. У тайцев много преданий о превращении нагов — священных змеев буддизма — в скалы, горы и горные хребты, которые реже встречаются в остальном Индокитае. Один миф рассказывает, как наги запустили в небо огненные ракеты, чтобы создать и обустроить территорию Лаоса с его горами, реками и лесами. Это не удивительно, поскольку в древней мифологии всех народов змеи — хранители вод и плодородия земли, а у тайцев они играли роль защитников местности еще до прихода буддизма.— Отсюда такое обилие драконов на храмах!

Мифы тайских народов о творении повествуют о небесной реке, вытекающей из грота; о страже небесной тьмы, из которой выходят ночь и звезды; о богах, катящих по небосводу шару своих светил (а лягушка, сорвавшаяся с цепи, глотает светило). Это тайские мифы на территории Вьетнама и типичные мифологические образы, которые можно найти в любой части света. Но центральный для всех народов миф об отделении Неба от Земли у тайцев может мыслиться как трагический момент: вызванный тем, что сердитая женщина оскорбила Небо, ударив в него пестом для обтряхивания риса. Женщина таким образом выспупает катализатором процесса творения, и в еще одном мифе она появляется в мире раньше своего супруга, родившегося из огня.

Мифологические герои приносят на Землю тыквы, из которых происходят люди. Тыква у тайцев символизирует принцип мужского, небесного, начала, в то время как рис — женский, земной, принцип. (Правда, правящие династии ведут свое происхождение прямо от посланцев небес.) Другие герои срубают лиану, закрывшую свет или гигантский баньян, или подготавливают землю для спуска с небес первого короля, установившего моральные и социальные нормы. Срубание мирового дерева — типичный образ мифологии, а вот что касается короля — это уже чисто тайский акцент в понимании закона мироустройства.

Так что я всех путешественников посылаю из Чианг Мая выше в горы, сразу на границу с Бирмой или Лаосом. В Мае Хон Сон, хотя сама я там не была, или в другие места по дороге туда. Наверняка они там найдут что-то интересное. Согласно карте, там много пещер, есть и водопады. В центре Маэ Хон Сона — озеро, а рядом — национальный парк Маэ Сурин и горячие источники (и рафтинг, как и во многих других местах северного региона).

А мы вернулись в Чианг Май и взяли обратный билет до старой столицы Тайланда Аюттхаи: по дороге к Бангкоку. До поезда мы успели посмотреть еще несколько храмов центра, ближайших к дороге, ведущей на станцию. (Ват Четаван и Саэн Фанг — с одной стороны дороги, а Ват Бупхаран и Махаван — с другой.) Наиболее достопримечательный из них — Ват Четаван, с круглой белой ступой с золотой отделкой. Ступа огорожена забором с очень красивыми воротами: аркой в квадратной многоступенчатой ступе с зонтиком, где расположено колесо чакры, символизирующей мировой закон.

В другом храме меня привлекли цветные фрески на фронтоне храма, типично индийские по стилю: только одна из них изображала маленького Будду, шагающего по лотосам, на которого смотрела женщина-будда, держась за ветку дерева, а остальные люди и небожители воздавали ему дань поклонения. На дверях третьего были танцующие будды. А по дороге нам еще попался магазин скульптуры, где тоже было обычное для Тайланда разнообразие: от каменных будд-птиц до статуэтки девочки с собакой — и куча разной духовно-религиозной символики: от колокольчиков до подвесок с иероглифами.

СТАРАЯ СТОЛИЦА — АЮТТХАЯ

Аюттхая — бывшая столица Тайланда, расположенная в 105 км в северу от Бангкока. Это не единственная столица: до нее главным городом был Сукхотай в 427 км севернее Бангкока. Там есть древние сооружения XII века (Ват Сан Дэ Па Данг), храмовый комплекс Ват Махатат, образующий курган на поверхности воды и известное изображение сидящего Будды в храме Ват Шра Си. Но поезд не совсем доходит до него, и развалины, которые стоит посмотреть, находятся в 12 км от нынешнего транспортного центра, поэтому туда я заезжать не стала.

Аюттхая была столицей с 1350 по 1767 — более 400 лет, за это время в ней правило 33 короля 5-ти династий: до короля Рамы I, который построил новую столицу в Бангкоке, позаимствовав архитектурные формы прежней. Ее средневековые формы производят ощущение мощи — развалины Сукхотая более утонченные. Хотя в Аюттхае тоже видна преемственность: и Ват Махатат в Аюттхае похож на сукхотайский храм с тем же названием.

Я чувствую романтику развалин если не из истории, то из поэзии. Еще в Чиагмае, когда я глядела на развалины его наиболее древних ступ, мне в голову пришла строчка: "Я умираю в зелени развалин, где прорастает истина моя" — из стиха, который я когда-то написала под влиянием поэтов серебряного века. Всякие развалины несомненно выявляют в человеческой душе духовное отношение к прошлому. Особенно такие живые, как развалины старой столицы Тайланда, которые одновременно являются и музеем, и местом почитания (не возникает сразу сказать — "святым местом", поскольку в современном мире Тайланда, как и через покой его будд, трудно почувствовать пиетет к религии, но по сути это так).

Поезд пришел в Аюттхаю в пять утра. Яся не выспалась и улеглась спать на скамейке вокзала. Я спросила карту города — планов, раздаваемых туристам, на вокзале не было, но на тумбах перрона висело несколько больших карт с достопримечательностями. Было еще темно, осматривать город было нереально, и я стала их изучать: даже зарисовала план на листочек. Пока я зарисовывала, ко мне подошел немолодой уже рикша, который предложил за пару часов показать главные храмы города (за 300 бат) — в шесть утра, когда рассветет. А пока, сказал он, можно выпить кофе на другой стороне улицы напротив вокзала. Последним предложением мы с Сияной воспользовались: у лотка на улице сели за столик и выпили кофе с молоком с несколькими булочками, которые тут намазывались маслом и обжаривались.

Цена рикши в общем-то была умеренная, и он вызывал у меня доверие — но я нашла вариант лучше. Рядом с вокзалом была вывеска аренды велосипедов: 30 бат в день за велосипед, с 6 утра до 6 вечера. Вместе с велосипедами выдавался и ксерокс плана города. И я сказала рикше, который ожидал нас, что мы покатаемся сами. Он ответил: "No problem". Правда, сначала тайский юноша при велосипедах, который заодно торговал журналами и газетами, не хотел связываться с иностранкой. Он стал посылать меня дальше по улице, где тоже была аренда велосипедов: они там были даже более приличные, за специальной загородкой и под крышей. Но открывалось это заведение в 8 утра, и я не стала ждать, а сказала молодому человеку, что мы все же возьмем велосипеды у него, и у него же оставим вещи. Тогда он понял, мы взяли велосипеды и расписались в его журнальчике за аренду. Возможно, наши вещи убедили его в серьезности моих намерений. Хотя тайцы не боятся, что их велосипеды пропадут. Единственное предупреждение на плане для велосипедистов гласило: "Пожалуйста, не оставляйте свою сумку в велосипедной корзине, а то кто-нибудь может ее взять, или привязывайте ее." Мысли о том, что этот кто-нибудь может отвязать сумку или взять сам велосипед, у жителей старой столицы Аюттхаи не возникало.

Центр Аюттхаи, где больше всего развалин, представляет собой остров, окруженный рекой. Чтобы не делать петлю к мосту, мы пересекли ее на пароме (2 бата с человека и столько же с велосипеда). И вскоре выехали прямо к центральным развалинам храмового компекса Ват Махатхат, построенному в XIV веке. Большой по территории, как и другие буддийские монастыри или индийские храмовые комплексы, он являл собой остатки красно-белых кирпичных стен и множество таких же ступ. Главная ступа с реликвиями Будды была 50-метровой высоты. Одно из каменных изображений Будды, сидящего в позе лотоса, сохранилось полностью, но от небольших статуй его учеников, расположенных по обе стороны ведущей к нему дороги, остались только остовы тел.

А другое изображение — вросло в дерево. Древо боддхи со множеством стволов обвило его, оставив видной только голову. Это дерево обнесено оградой, на которой висит множество венков (цветы — дар божеству, как и в Индии). Это — быть может, самый почитаемый образ Будды в Аюттхае. Он олицетворил нерасторжимое единство человека и дерева: древа жизни и познания, которое оказывает ему поддержку и хранит его, как оно оплетает своими стволами Будду. Древо просветления – это всегда дерево со множеством стволом, что может ассоциироваться со множеством людей, которые поддерживают буддийский процесс познания: а в этом святом месте Аюттхаи они словно обступили учителя, неразрывно связывая учение Будды с землей. А можно представить наоборот: каменный Будда поддерживает живое дерево, выросшее на руинах статуи. Во всяком случае, пиетет к этой святыне хорошо проецируется на современное экологическое самосознание людей.

Мы с Сияной подъехали к Ват Махатату до восьми, и он еще был закрыт. В парке рядом толпа людей делала зарядку. И мы сначала поехали через парк к другому храму, возвышавшемуся поодаль, мимо естественного пруда неправильной формы. Он называется Ват Пра Рам. Этот храм рядом с прудом, в котором мы потом искупались (людей там гуляло мало, как и по развалинам), построен даже несколько раньше предыдущего. На его территории много деревьев, с маленькими плодами (по вкусу похожими на райские яблочки, но поменьше). Каменные ступени высокой центральной ступы позволяют подняться почти до ее середины и взглянуть на окрестности сверху. Эта ступа, в которой хорошо сохранилась центральная вершина, имеет ту же форму ракеты, что и Ват Арун в Бангкоке, и другой аюттхайский храм — Ват Чайваттанарам.

Улетающий ввысь Ват Чайваттанарам сохранился лучше всех аюттхайских развалин: не только центральная стелла, но и восемь высоких остроконечных ступ вокруг, окаймленных низеньким квадратом стены, образующей перемычки между ними. Этот храм построен в 1630 году как памятник победы — над традиционными врагами тайцев: соседями-кхмерами. Поэтому, как пишется в буклетах, он имеет черты кхмерского архитектурного стиля: закругленную форму центральной ступы. Но размах сооружения — тайландский. (Сияна изобразила полет на его фоне, когда я ее там фотографировала.) И если поглядеть на Пра Рам, кхмерские черты в тайской архитектуре были и раньше. Как и Ват Махатат, этот храм — визитная карточка Айютхаи.

Еще один храмовый комплекс, который часто изображают на открытках,— Ват Пра Шри Санпхет, построенный в XV веке. Он характерен тремя одинаковыми большими треугольными ступами, хранящими пепел прежних королей. Этот храм использовался для королевских церемоний. И сейчас по этим развалинам ходит наибольшее число народу: много тайцев и экскурсии школьников — потому что рядом есть большой современный действующий храм, с огромным золотым образом Будды (Вихара Пра Монгкон Бопит). Это одно из самых больших его изображений датируют 1538 годом. В XVIII веке оно пострадало в пожаре при падении Аюттхаи и переносе столицы в Тхонбури (ныне район Бангкока), а потом, при короле Раме V-м, было восстановлено. Белый храм с красной крышей, белыми колоннами и красным треугольником фронтона с золотой символикой, производит впечатление королевской торжественности. Сбоку храма висят два больших колокола, в которые верующим требуется ударить положенными для этой цели рядом деревянными палками.

По периметру храма центрального Будду окружают изображения отшельников и других будд. Прихожане приклеивают к их статуям золотые листочки — типа нашего сусального золота. Статуи будд и отшельников часто с ног до головы облеплены такими листочками. (В отличие от Индии, где богам подносят масло: кусочки масла кидают прямо в статуи богов — а жидкое масло льют к их ногам или на шивалингам.) Такой вид почитания или подношения, который мы часто встречали в Тайланде, свидетельствует о том, что тайцам не жаль тратить финансы на свою религию — хотя цены в Тайланде в среднем наши, как я уже говорила, и значит, живут они в финансовом отношении примерно так же, как мы. Отличие в том, что золото, как и деньги, не воспринимаются чем-то, не имеющим непосредственого отношения к религии (чем-то от лукавого "князя мира сего") — прежде всего в связи с почитанием короля и королевы. В храмах порой стоят деревья из проволоки, на которые как подношение нанизываются бумажные деньги с изображением императора. Поражающее взгляд богатство тайских храмов связано с укоренившейся традицией, что каждый буддист считает себя обязанным помогать монахам, удовлетворяя "четыре потребности" человека: в пище, крове, одежде и лекарственном сырье.

В эти развалины продаются билетики, как и в еще один храмовый комплекс XV века рядом с Махататом: Ват Ратчабурана, где сохранился большой кусок стены с проходом, и ступа, как в храме Пра Раме. В центральной части города и за рекой есть и ряд не столь знаменитых бесплатных развалин: порой рядом с ними находятся современные храмы. Мы видели безверхую ступу, окруженную по периметру скульптурами львов: а рядом был современный храм с изящными золотыми крышами, с традиционным образом трех будд, десятиступенчатым зонтиком, маленькой статуей изумрудного Будды, большим изображением головы Будды, а впереди — темной статуей женщины-будды под стеклянным колпаком. Перед алтарем стоял кораблик и две большие свечки.

Курсируя между центральными развалинами, мы встретили слонов: они катали туристов (за 1200 бат: в Аюттхае — обычные туристские цены). Сияна покормила маленького слоненка, который стоял поодаль со своей мамой, а я погладила другого слона, который привлекал посетителей, стоя всеми четырьмя ногами на тумбе, как в цирке. Он дал взять себя за хобот. Кататься на слонах мы не стали: нас вполне устраивали велосипеды. На велосипедах мы объехали достопримечательности центра довольно быстро, и потом пересекли реку, чтобы посмотреть и другие места.

В западной части за рекой была видна большая белая ступа, а над рекой приятно смотрелся новый храм. В нем мне запомнился макет дерева, увешанного деньгами — на котором, кроме денег, были подвешены еще три куколки духов с темными лицами (может, души умерших или какие-нибудь проголодавшиеся духи буддизма — выяснить было не у кого). В новых храмах всегда была питьевая вода, мы пользовались этим и даже умывались. Среди развалин Аюттхаи было очень жарко, в новых храмах удавалось посидеть в прохладе и в тени.

Тайский стиль, который демонтрирует уже архитектура Аюттхаи — новый, по сравнению с цивилизациями Китая и Индии и даже соседней Камбоджи. При этом очень самобытна высота и остроконечность средневековых сооружений Тайланда, напоминающих готические острия храмов западной Европы (примерно того же времени создания). Правда, если для Европы — это древность, то для юго-восточной Азии Тайланд — молодая цивилизация, по сравнению с духом неизменной в тысячелетиях культуры Китая. И тем более с дохристианской и добуддийской Индией, насыщенной памятниками времен до нашей эры, духу которой — как минимум 7 тысячелетий (начиная с культуры Джармо).

(А с нашей страной тоже сложно сравнить: Тайланд древнее ее. Но если он выглядит столь юным, сколь молод на самом деле дух Россия! несмотря на нашу водолейскую претензию знать все лучше всех. Мы не наследники развалин римской цивилизации, как Европа, и до сих пор жители природы, куда все русские постоянно норовят улизнуть — но это не так плохо. Природы в городах Тайланда не хватает — и развалины хорошо заменяют ее.)

Древние развалины за рекой — по всему периметру, но наиболее характерные — в основном в восточной части Аюттхаи. У совсем старых руин, не обнесеных остатками каменных стен, бродят лошади и коровы, и вездесущие собаки. Этот, уже не городской, пейзаж естественно дополнял алтарь под открытым небом, с буддой-женщиной, перед которой склонились слон и обезьянка (по дороге в Ват Аюттхая). Этот частый скульптурный сюжет откровенно ведет начало из Индии. Слоник — это изначально Ганеша, а обезьянка — Хануман, и оба они имеют отношение к женскому персонажу: первый изображается рядом с Парвати и Шивой, второй часто изображается у ног Ситы и Рамы. Но в буддизме эти женские образы слились в один, и сюжет упростился: боги-животные служат человеку (которой возвышается над богами, поскольку лишь человеку среди всех живых существ дано достичь просветления и освобождения).

Наиболее примечательный храм восточной части — Ват Йай Чай Монгкон. Тут мы еще раз повстречали отдыхающего Будду — который лежит под открытым небом, укрытый желтым буддийским покрывалом. Посреди развалин и ступ — типичный тайский храм со множеством различных золотых изображений будд на алтаре, разной формы и размера (наиболее выделяется будда в золотой ауре, образуемой драконами). Посредине высокой центральной ступы - ниша, к которой ведет каменная лестница, во внутреннем помещении — колодец, и вокруг восемь будд-женщин. Напротив ступы — еще один храм с буддой, подобным даосскому божеству с огромным животом: мы видели такого не в первый раз — и рядом с ним животные, объединенные общей с ним темой обжорства — свинки. Но в буддизме ко всем животным хорошее отношение. На границе храмового комплекса — кусты, подстриженные в виде слонов и других животных. И, как везде, в развалинах растут деревья.

Как всегда, я пыталась непосредственно расшифровывать символику храмов старой столицы. Колодец ассоциировался у меня с индоевропейским мифом о Трите — третьем брате-жертве, который отправляется в иную реальность: погибает и воскресает, обретая дары бессмертия. Из колодца лучше видны звезды: когда погружаешься глубоко, открывается смысл вещей. Восемь будд вокруг колодца — хранители тайны этого погружения. Восемь — очень устойчивое и женское число. А в древней символике — число солнца: множественность его лучей. Это новое число (его название в англ. и нем. языках происходит от слово "новый"): более новое, чем семь — поэтому по отношению к дням недели это преображение.

Образ старой столицы ассоциировался у меня с символическим восприятием как прежним разумом: прежним способом объединения людей. В ней были уже все те архитектурные формы, которые украшали новую столицу — Бангкок. То, что они оставались развалинами, ничуть не портило их внешний вид, именно за счет их вертикальности. И потом, когда меня спрашивали, восстанавливают ли тайцы свои развалины, я с удовольствием отвечала, что нет! Они почитают их и в таком виде, и может именно потому, что они их не трогают, находиться среди них так приятно. Через них ощущается аромат веков.

ОСимволика — крыша нашего разума, хранящая его от разрушительных истин. А можно сказать наоборот: если знание кажется разрушительным, то оно — от лукавого, формулировка его — заблуждение, а не отражение реальности. Вещи же — это всегда то, что есть. Только из этого не следует, что их надо производить и покупать в огромных количествах, как это делает современный мир. (Хотя люди, конечно, живут в своей привязанности к вещам — и они счастливы.) Но если посмотреть на вещи непривязано, символическое переобозначение вещей рождает интерес к всеобщей панораме разума. И еще это способ хранения энергии. Наделение слов и формы вещей символическим смыслом обнаруживает культурный способ посвящения в духовное знание. Осуществить синтез духовной и бытовой, внутренней и внешней жизни — повседневного восприятия с его красивыми культурными, в том числе и религиозными формами,— в этом есть смысл, хотя пока общий корабль переправы сознания к новым берегами слишком накренен в сторону быта.

Пусть внутреннюю истину подсказывают слова языка, за которыми начинает звучать голос интуиции (и это подобно яснослышанию). Пусть иконы в храмах или картины в галерее начинают говорить, непосредственно раскрывая понимание той жизненной драмы, которая стоит за всеми мифами (и это будет подобно ясновидению). Символическое восприятие наступает, когда сознание центрируется в себе, когда мыслящим органом становится сердце.

КХМЕРСКИЕ РАЗВАЛИНЫ — ПХИМАЙ

Кроме прежней столицы, я хотела посмотреть еще один исторический парк — кхмерские развалины, расположенные на плато Корат. Из Аюттхаи в Корат — ныне официально Накхоратчисама — идет электричка. Мы сели в нее около 6 вечера, вдоволь нагулявшись по старой столице и изнемогая от ее жары, и в десятом часу были в Корате. В поезде напротив нас сидела тайская женщина с мальчиком, которая захотела пообщаться с нами. Мы повторили имена друг друга и попытались поговорить на элементарные темы о детях и школе. Яся попробовала проявить свое знание языка, но мальчик общаться стеснялся. По вагонам ходили надоедливые продавцы соков, молочных коктейлей, булочных изделий и т.д.— совсем как у нас. Буддисты в оранжевом с сумкой через плечо входили и выходили, как все остальные люди. Под конец дороги мы засыпали от усталости, но Корат — маленький город, и тут же нашелся рикша, который за небольшую плату отвез нас в недорогую гостиницу (120 бат= 80 руб). В Корате не слишком много туристов, и гостиница была сориентирована на самих тайцев. Хотя зеркала там не было (по какой-то причине оно было вынуто из рамы) — зато на стене висел портрет короля.

Утром у нас возникли проблемы: надо было разменять доллары. Я не делала этого впрок, потому что обычно в Тайланде проблем с этим нет. Но это был воскресный день и вдобавок буддийский праздник. Все банки были закрыты. Нас сначала послали в большой современный отель, до которого мы не сразу дошли, присев отдохнуть у буддийского храма с высокой трехэтажной колокольней в форме восьмигранника, с остроконечной крышей-ступой, где висело множество колокольчиков. Точнее, это был монастырь: территория его не была огорожена (подобно территории школьного комплекса в городе), и мы просто шли наискосок между домами. В соседнем здании мальчики, видно, только что закончили завтракать, и какая-то женщина спускалась по лестнице с сумкой еды. Увидев нас — а мы были с вещами (я не оставила сумку на вокзале, поскольку брала ее в гостиницу), она предложила мне бутылку воды, и Ясе — булочки и сладкие липкие пирожные из риса и чего-то, напоминавшего желе. И решила проводить нас до гостиницы (правда, сами мы бы добрались туда более прямым путем).

В отеле я долго объясняла, что нам нужно,— но денег там тоже не меняли. И направили нас на рынок — точнее, в супер-современный универмаг, который открывался еще через час. Мы сперва съездили на вокзал, оставили вещи (с рикшей пришлось поторговаться), а потом пешком дошли до универмага. У универмага стояла синтетическая елка ярко-малинового цвета: точнее, просто круглая мохнатая пирамида с маленькими белыми шариками, несколько напоминавшая ступу. А под ней — похожие на снегурочек два ангела из белой проволоки, с трубами в руках. Было понятно, что елок тайцы, работавшие в универмаге, никогда не видели, и о рождестве у них тоже своеобразное представление. Но деньги там поменять действительно удалось. На радостях я купила Ясе босоножки: ее туфли успели порваться. И сфотографировала ее у импровизированной скалы с фонтанами и водопадом: на природные водопады в этой поездке нам не везло, а было уже жарко (11 часов).

В Корате тоже есть храмы и музей. Мы не имели времени посетить их, хотя мне понравился буклет музея: там были статуи будд IX-X века, которые еще напоминали формы индийских богов — столь живые и обворожительные, что их ни с чем не спутаешь. Там был даже Ганеша: бог-слоненок (в современном тайском буддизме слоны — это слоны, а будды — это будды). И еще мне понравилась бронзовая статуетка XIII века: Будда, медитирующий на змее Наге. Головы семиглавого змея настолько слились своими широкими капюшонами над телом этого будды, что образовался узор, похожий на павлиний хвост.

Рейсовый микроавтобус, а за ним мотоциклист подбросили нас до автовокзала, откуда ходили автобусы в исторический парк Пхимай. Там лучше всего в Тайланде сохранились образцы древней кхмерской архитектуры. От Кората до Пхимая — 60 км, за день несложно обернуться в ту и другую сторону. (В России я не люблю ездить в междугородних автобусах: душно. Но в Тайланде, как ни странно, нормально: автобусы насколько быстро ездят и насколько хорошо продуваются, что у Яси даже в окно улетела шапка с козырьком, и пришлось покупать другую. В автобусах ее ни разу не укачивало, что обычно случается с ней в России.)

На плато Корат, где расположены кхмерские развалины, климат очень жаркий, в отличие от гор. Виды по дороге были древенские, с низкими банановыми пальмами. Пейзаж похож на наш обилием зелени: листва пышная.

Пхимай — город кхмерского королевства, построенный в XI-XII веке. Благодаря его удобному географическому положению, люди живут вокруг древних развалин и по сей день. Современность тайской цивилизации несколько перечеркивает ее историю, но чувство проникновения в древность рождается хотя бы в кхмерских руинах. Может, оттого, что они стоят на регулярно поливаемой траве, или в силу их изолированности от городской, и даже от деревенской суеты, но возникает ощущение свежести, по сравнению с окружающей духотой.

Город был выстроен в форме квадрата, с воротами во все четыре стороны света, как и многие другие древние города. Точнее, в виде двух четырехугольников, вписанных один в другой: внутренней резиденции императора, аналогичной китайскому запретному городу, и внешнего города, от которого ныне остались только его ворота. Две сливающиеся реки: Чакарат и Мун — омывали его с трех сторон.

Через центральные ворота, носящие имя Прату Чай — Ворота Победы, раньше проходила главная дорога на Ангкхор: известный город и храмовый комплекс, расположенный в Камбожде. Храм Ват Ангкхор — на флаге Камбожди: он был центром ее древней столицы. Государство кхмеров достигло своего расцвета к IX веку. Ангкхор: "Великий храм тысячи драконов" был построен в XII-м веке как символ могущества страны. Так что Пхимай — даже древнее его.

Внутренний квадрат до сих пор окружают толстые низкие стены. Напротив главного входа, в самом центре располагается третий квадрат — храмовый комплекс Прасат. В отличие от других религиозных сооружений кхмеров, его главное святилище смотрит не на восток, а на юг — на Ангхор. Крыша храма имеет форму шишки, на разных чешуйках которой — сцены Рамаяны и эпизоды из истории буддизма. А резьба на южной стороне башни изображает танцующего Шиву. Кроме храма, возвышающегося над всем комплексом, на территории центрального квадрата расположены святилище Брахмы с семью шивалингамами; башня из красного камня, изображающая охоту Кришны на кабанов; южная башня с каменными статуями сидящего мужчины и коленопреклоненной женщины. Предполагают, что это скульптуры короля и королевы былых времен (Джаяварама VII и Джаяраждатеви), известных в народном фольклоре (под местыми именами Тао Брахматат и Нанг Орапим). В западной части при входе расположено святилище, где король готовился к религиозным и другим церемониям.

Все ворота имеют крестообразную форму. Перед главными воротами тянется платформа "моста нагов" 4 метра в ширину и 31 метр в длину. Это начало пути к священному Прасату. Семиглавый капюшон змея нага символизирует связь между небом и землей в индуизме и буддизме Махаяны — как сказано в путеводителе, который выдается при входе на территорию внутреннего квадрата исторического парка Пхимая. Еще там сказано, что Прасат — одна из главных святынь буддизма Махаяны, чего на первый взгляд не скажешь, потому что туристы бродят по храмовому комплексу как по музею и сидят там на травке. Служб никаких не проводится, хотя буддистов здесь встретить можно. За пределами внутренних ворот есть еще развалины больницы Кути Риши, построенной в царстование короля Джаяварама, который выстроил 102 больницы в королевстве Ангхкора.

Внутри среднего квадрата — анфилады комнат с квадратными колоннами (предполагается, там хранились священные писания). Еще там есть четыре прямоугольных кирпичных пруда, обеспечивавших территорию водой. Все строения Пхимая, где сохранились стены зданий, а не только башни храмов — не столь большие, как аюттхайские, они более приближенного к быту человеческого размера. В отличие от развалин Аюттхаи, я вполне представила, что некогда тут можно было жить.

Мне интересно было бы оказаться в прошлом: кхмерской империи, как и тайской. И в этих мирных, так хорошо сохранившихся развалинах никак не приходило на ум, что кхемеры могли быть врагами тайцев — развалины производят уж очень родственное впечатление. Впрочем, близкое всегда составляет друг другу самую сильную оппозицию. Зато образ воина я встретила под крышей обычного городского храма с лестницей с драконами, перед входом в главное помещение. С другой стороны входа стояла скульптура женщины. Все же символика войны не вызывала отклика в душе. Даже если сталкиваются идеи разных людей, их великие дела и королевства — за что воевать? Исход соревнования давно предрешен. Все развалины, поросшие травой, и храмы всех религий скажут: победила любовь.

Мы с Сияной вышли за пределы южных ворот Победы и искупались в илистом озере. А потом пошли гулять по жилой части Пхимая, где было не так людно, как в Чианг Мае или Корате, где есть промышленность. Дома невысокие, и атмосфера Пхимая была более приятно-деревенская. Хотя мы встретили интернет-кафе и ларек с разными видами вкусного фруктового мороженого: как у нас, накладываемого в стаканчики. А также еще несколько храмов тайской архитектуры. В одном из них, с типичной красно-золотой острой крышей, с веселыми оранжевыми занавесками на входе я увидела нечто, похожее на заслонку печки, с золотым изображением будды. Я не сразу поняла: зачем в храмовом комплексе печка? — Насколько контрастировало с его радостным видом наше представление о крематории.

Рядом с другим храмовым комплексом мы обратили внимание на изображение отдельно стоящего колеса (выше человеческого роста), слона и зебры. По дороге мы встретили еще одну группу двух каменных лебедей, трех зебр, львов и слонов. Яся на одном сфотографировалась, хотя все это не напоминало детскую площадку, а больше что-то ритуальное, поскольку на некоторых животных были привязаны ленточки.

В третьем храме был праздник. Множество лент с висящими разноцветными флажками, японскими журавликами, бумажными бабочками, сделанными из травы цикадами и рыбками были развешаны по всему храму. Кое-где к лентам были привязаны вафли и конфеты для детей. Детей в храме было много — и когда церемония закончилась, а мы пришли как раз к ее концу, детишки стали бегать по храму и срывать угощение. Сияна сначала стеснялась следовать их примеру, но потом все же оторвала вафлю неподалеку от сидящих рядком буддистов, которые закончили петь. Один из буддистов протянул ей две пачки быстроразваривающихся макарон и банку консервов — угадав, таким образом, ее любимую пищу и наш тайландский рацион.

Праздник ощущался и на центральной площади, ближе к автобусной остановке. Лотки с фруктами, салатами, булочками, креветками и более экзотическими насекомыми, кузнечиками и гусеницами (кузнечиков есть можно, а гусеница показалась мне слишком жирной) активно обслуживали покупателей. Рядом крутились аттракционы. Играла музыка.

А ведь это было 26 декабря 2004 года: тот день, когда на Тайланд обрушилось стихийное бедствие — цунами, которое тайцы расхлебывали еще пару месяцев, которое вызвало столько жертв, что им не хватало крематориев, чтобы сжечь тела по традиционному обычаю. (Мы о бедствии узнали позже, а ужас происшедшей катастрофы открылся нам лишь в России, где эта тема была более обсуждаема, чем в Тайланде.) Тайцам пришлось хоронить умерших (что нехорошо: хоронить по индийским представлениям, подобным буддийским, можно только йогов и святых людей: душе остальных надо помочь освободиться). Но мировой катаклизм не помешал празднику. И это наглядная иллюстрация другого отношения к смерти, чем то, что существует в душе русского народа или европейской цивилизации. Возможно, умершие возродятся в лучшем теле к лучшей жизни, раз погибли на волне общего духовного подъема праздника,— чего и переживать?

В сумерках мы дождались нужного автобуса, попробовав салат из кукурузы и доедая банку мороженого, которую купили впрок по дороге. Мороженого уже не так хотелось, как днем, пока мы гуляли по городу. Вечером воскресного и праздничного дня автобус из Пхимая в Корат был набит битком. Ясю посадили третьей на двухместное сиденье какие-то тайцы, а я села потом тоже рядом с местным жителем, который держал на руках маленького щенка. Таец хотел спать, а щенок ползал по нему, выбирая место, куда бы потеплей уткнуться. Я взяла собачку на руки с разрешения хозяина, но вскоре ее увидела Сияна: "Какая хорошенькая"— и прониклась ревностью. Пришлось отдать ей — к счастью, хозяин не возражал, и наша обратная дорога прошла незаметно.

До поезда обратно в Бангкок и оттуда на острова оставалось еще часа три, сидеть на вокзале было скучно, и мы пошли просто прогуляться по улице. Было уже темно, и храмы были закрыты. К счастью, в темноте дочка от меня не отставала, и мы беседовали (днем мне приходилось постоянно подгонять ее). Пока мы путешествовали, мы обсудили с ней ее школьные проблемы общения с девочками и мальчиками, обычно возникающие у подростка — после поездки она стала увереннее в отношениях. Сияна же уже несколько лет хотела иметь собаку (но мы возражали, что заботиться о питомце должна она сама, а для этого она должна сначала научиться следить за собой). Яся часто играла со встречными бездомными щенками и даже в аэропорту поведала мне: "А знаешь, оказывается, в самолете можно провозить собак."

Но тут я заявила Сияне, что мне надоело говорить про ее любимых собак (которые нам встречались повсеместно — гораздо чаще, чем слоны. Возможно, это связано с тем, что в мифологии тибето-бирманцев очень популярен образ собаки. Собака выступает как жена первого человека. Две собаки охраняют по ночам слепленные из глины творцом фигуры людей. В другом мифе фигуры людей каждую ночь губит огромная змея, а собака вступает с ней в борьбу и будит бога.

К сожалению для интеллекта, который требует для построения своих виртуальных миров какой-то культурной пищи, в общественном сознании практически отсутствует красивый образ собаки, актуальный для современности. Добавлю, что к аналогии "собака — друг человека" относится египетский Упуат, указывающий путь — правда, он также страж царства умерших, подобно Церберу и Орку, страшным сторожам Аида. А без мифологии ум обычно соотносит собак только с привычно русским ругательством.

Сияна, хоть и не выкинула тему собак из головы (возражая: собаки есть даже в ИНТЕРНЕТе!), но поделилась другими идеями. "Скоро уже изобретут машину времени,— сказала она.— И тогда можно будет изменить прошлое." Вероятно, на эту идею вдохновил ее фантастический фильм, который она недавно смотрела с папой по телевизору. А может, свою роль сыграли рассыпающиеся от времени, но нетронутые человеком развалины Тайланда — столь супер-современного во всем остальном. "Изменить прошлое нельзя,— возразила я.— Да и не стоит. Разве будут лучше исторические парки Аюттхаи или Пхимая, если восстановить их храмы и дворцы? Но можно изменить отношение к прошлому — и тогда изменится будущее." — "Вот это я и имела в виду",— сказала дочка.

ЦУНАМИ

Из Пхимая ночным поездом мы вернулись в Бангкок. А затем, чтобы плыть на небольшой остров Ко Тао, который находится довольно глубоко в море, мы добрались до Чумпона: утренний поезд с двумя вагонами ехал из Бангкока часов пять. Если ехать на более известный и большой остров Самуй, нужно добраться до Суратхани, это часов семь-восемь из Бангкока. На Самуй летает и местный самолет, и именно туда рвануло большинство отдыхающих с Пхукета, затронутого стихийным бедствием.

Пхукет — более дорогое место отдыха, почему там было мало русских, и они почти не пострадали. Я встречала потом наших людей с Пхукета — и впечатления о катастрофе у них не было никакого: вероятнее всего, они проспали ее в своих не слишком дорогих гостиницах, расположенных не на самом берегу моря. Я не собиралась ехать на Пхукет: это слишком туристское место, а реклама с рядами гостиниц на пляже меня никогда не трогала. Это бывший португальский порт, потому и жизнь там издавна налажена по-западному. Для Европы Тайланд открыли португальцы — в XVII веке.

Достопримечательности Пхукета — полузасыпанная статуя Будды, сад бабочек, аквариум. К югу от него или насквозь полуострова от Суратхани расположен залив Пхангнга: пещеры нависают над водой и видны лишь в отлив — очень красиво!

Тайланд со стороны Индийского океана красивей, чем со стороны Тихого — но это более относится не к Пхукету, а к островам, потрясающие открытки которых я даже привезла с собой. От некоторых из них после цунами и не осталось и следа. На западном побережье наиболее известны острова Хатъяй или Сурин, где расположены развалины храма (Прасат Срикхораптхуя), но, возможно, они не самые красивые. На открытке мне понравился живописный остров Краби, пострадавший от катаклизма. На таких островах обычно отдыхают лишь те, кто хорошо знаком с Тайландом — иностранцы. Потому во время стихийного бедствия погибло тысячи скандинавов: для которых справлять Новый год без морозов или слякоти, присущей нашему северо-западному климату, вероятно, уже стало традицией.

По дороге к Чумпону можно остановиться в самом старом тайском горде-курорте на побережье Сиамского залива — Хуахин в 198 км на юг от Бангкока: до него поезд идет 4,5 часа. На южной грани пляжа там расположен буддийский монастырь, и можно совершить экскурсию в национальный парк Кэнг Крагон, поднявшись на 1000-метровую гору. Но это для тех, кому лень ездить по горам и кто хочет сразу отдохнуть на море вблизи Бангкока. Конечно, с островами его не сравнить, но он может быть ничем не хуже Патаи, от которой у наших людей бывает не самое хорошее впечатление. В Патае есть изящные сады с шапками деревьев и крокодиловая ферма. Западнее островок Ко Сичанг, известный как место медитации Рамы. Но море, говорят, в Патае грязное, а ездить каждый день на острова накладно. Поэтому я советую самостоятельным туристам все же доехать до тех мест морского отдыха, о которых я расскажу далее.

В Чумпон мы приехали в хорошем настроении. Конечно, сидеть в поезде, хоть и комфортабельном, где два раза кормили на убой, как в самолете, мы устали. Но на стыке двух вагонов поезда образовывалась открытая площадка, и мы стояли на ней, любуясь периодически возникавшим видом моря с пальмами, в предвкушении отдыха. Большинство ехало в Суратхани — в Чумпоне вышли единицы. У поезда приезжих ожидали девушки с рекламой: плыть на остров Ко Тао или другие острова. В рекламке, что я взяла, предлагалось либо плыть на следующее утро, ночуя в Чумпоне, либо ночным рейсом, ночуя прямо на кораблике. Я выбрала второе — тем более, что это было более дешево, и на ребенка полагалась скидка. А сначала девушка отвезла нас в маленькую гостиницу, сказав, что мы можем до вечера подождать здесь, а пока принять душ и отдохнуть — бесплатно. Интернетом я воспользовалась в этой гостинице тоже бесплатно.

Ее хозяин был немцем, женившемся на тайке. Их дочка, немного младше Яси, как раз пришла со школы, в сине-белой школьной форме европейского вида и с галстучком, и делала упражнение по тайскому языку, аккуратно выписывая в столбик длинные ряды букв. Мама помогала ей — как и я Ясе. Мы помылись, прогулялись по рынку и вернулись: смотреть в Чумпоне было нечего. Может, оправданней было сразу поехать к пристани, ожидая кораблик — но пришлось бы долго ждать в темноте, а от пирса до центра 10 км: не хотелось ехать туда, обратно и вновь туда, да это и не предлагалось. Но если бы мы провели день у пристани, мы бы тогда искупались и прогулялись вдоль длинной вереницы кораблей — что само по себе было неплохим зрелищем. Мы не смогли по достоинству оценить его в темноте, когда такси из гостиницы отвезло туда нас — и пару немцев, которые оживленно говорили всю дорогу. Психологически немцы более похожи на нас, чем другие иностранцы.

Когда мы прибыли на берег моря, чтобы ехать на острова, один из иностранцев в гостинице дал мне газету с описанием катастрофы, которая случилось в предыдущий день в Индийском океане, на противоположном берегу Тайланда.

"Могут быть волны. Вы не боитесь плыть?"— спросили иностранцы. "Да нам без разницы (It doesn't matter),"— ответила я, как среагировал бы всякий русский человек. После ада нашей жизни не возникает страха даже перед стихийными бедствиями. Русские люди настолько устали, что готовы отдыхать в любых условиях, что проявила катастрофа и отразил наш телевизор. Так что моя реакция была типичной.

Я не смотрела телевизор, а информация в тайской газете в первый день была отрывочной. Там сообщалось о паре сотен погибших тайцев и двух тысячах индусов: волна перевернула кораблик на оконечности Индии: ходивший из Каньякумари к храму Вивекананды на острове, а плотность населения, жившего в хижинах на индийском берегу, была мне хорошо известна. Сообщалось о том, что волны типа цунами периодически затрагивают берега Тайланда (были приведены даты 1990, 1993 гг. и т.д.). Тайские власти успокаивали туристов. Как говорилось потом по телевизору, они знали о волне от американцев, минут за сорок, но населению решили не сообщать, чтобы не устраивать паники.

И я, бегло просмотрев статью, хотела вернуть газету пожилому иностранцу, который мне ее дал — он махнул рукой: мол, оставьте себе. Моя безмолвная и безэмоциональная реакция, возможно, свидетельствовала для него, что я просто не врубаюсь, если сказать по-русски. По расстоянию (100-200 км) мы были близко от зоны катастрофы — но на другой стороне южной части Тайланда, узкой полосой вдающейся в море посреди двух океанов. И мне даже в голову не пришло, что если бы цунами возникла на два дня позже и не в Индийском, а в Тихом океане — что гораздо типичнее, мы бы оказались в зоне бедствия, и вдобавок в море — где не спасся никто.

Путешествуя по буддийской стране, проникаешься буддийским покоем. А он дает стремление сдерживать эмоции и желания: экспансию как можно больше увидеть и посмотреть, соблазн купить и привычку есть и пить, когда не хочется: а на жаре не хочется есть и не стоит много пить — все выходит с потом (лучше обливаться — это дает куда более сильный эффект прохлады). Я похудела в Тайланде на 7 кг. Я бы даже не обратила внимание на то, что ограничиваю себя, списывая это на отсутствие лишних денег, если бы не один эпизод. Как я говорила, я хотела заехать в Мае Хон Сонг, но не поехала — а потом пожалела: все же мне не хватило впечатлений от гор и горных народов. И ответом на переживания по этому поводу послужило требование отказа от сильной внутренней струи желания — как и от эмоций вообще: для меня подобное приказу обратиться в камень. Они ощущались как некий комок в груди, холмик, быть может, лишний для меня, а также болевая точка, которую при желании можно затронуть — потому ее и следовало убрать.

В тайской мифологии есть хорошие мифы о камнях. Кроме небес, они мыслятся прародиной людей (что для тайцев согласуется с исторической правдой), и в некоторых мифах это первичное обиталище людей становится раем, куда идут души праведников. В тибето-бирманской версии мифа о потопе на горе ищут пристанище спасшиеся люди, от которых происходит новый человеческий род. Есть тибето-бирманский миф о "всезнающей скале" Лунгилунг или миф о скале, живущей как человек и имеющей жену и детей.

Но хоть мне и нравились тайские горы, требование обратиться в камень оказалось неожиданным для души и вызвало протест: "Я и так всю жизнь себе во всем отказываю! А тут я отдыхаю, следуя принципу максимального удовольствия — могу я расслабиться? И потом, в путешествии только желания и ведут вперед — без них невозможен поиск. Как же я могу их оставить?" В принципе я понимала: если стать более чистым отражением внешних процессов, они сами могут направить меня, куда надо, даже лучше, чем я это сделаю от ума. И что внутренний контроль, вероятно, требует чего-то вполне выполнимого: возможно, отказа от субъективных эмоций, а не вообще от чувств. Конечно, я понимала буддийское требование отказаться от привязанностей — если мы хотим обрести свободу. Я вполне понимаю философию эпикурейства, где высшее наслаждение связано с умеренностью. Но эмоции взяли верх: не буду я сдерживать свои внутренние стихии! Кому и зачем это надо?

Есть страны преодоления и страны следования естественному потоку — подобно тому, как есть страны с правосторонним и левосторонним движением. Россия — страна с правосторонним движением, Тайланд — с левосторонним (как и Индия). И эти последние значительно серьезнее относятся к эмоциональной стороне жизни, в то время как мы практически пренебрегаем контролем над ней (даже христианское понятие праведности и греха ее почти не затрагивает).

И на вопрос, зачем надо контролировать внутреннюю стихию эмоций, мне вполне ответила 10-метровая волна, которая через день после моих размышлений на тему стихий возникла в Индийском океане после землетрясения, смыла берега и унесла в море жителей Тайланда, Индии, Суматры и Шри Ланки. Надо сказать, астрологически эту катастрофу мало что предвещало. Если судить по традиционной астрологии, всего лишь полнолуние, но астрология малых планет показала в это время приход дальнего астероида Дамокл (за орбитой Сатурна, несущего сатурнианское влияние) на Нептун. То есть давно нависшая угроза (Дамокл) обрушилась через морскую стихию — что подтвердили и ученые: опасность сдвига пород и землетрясения столетиями формировалась в данном месте.

В Чианг Мае, откуда я ехала в Аюттхаю, столь страстно желая вернуться в горы Маэ Хон Сонга, как и в самом Маэ Хон Сонге, тоже были толчки, но незначительные: разрушений не было. И все же если представить, сколь разрушителен бывает всякий резонанс, понятно, что внутренние стихии человеку надо сдерживать хотя бы для того, чтобы они не попали в резонанс со внешними. Надо сказать, тряска поездов усиливает внутренние вибрации, а ведь с чем конкретно мы вступаем в резонанс в тот или иной момент времени, никто не знает. Контролировать это дано разве святым. Я не столь сумасшедшая, чтобы утверждать, что я в своих душевных процессах причастна к возникновению волны. Может, я предчувствовала ее. Но, с другой стороны, я ведь ничего не сделала, чтобы ее не было. И даже отказалась что-либо делать. Это относится к совсем другой области, чем наше христианское чувство вины: к какой-то рациональной ответственности будущего. Человек должен уметь управлять стихиями — вряд ли сегодня кто-нибудь будет с этим спорить.

Здесь можно вспомнить предсказание индийского философа Анандамурти, что переход от отдельных религий к единой духовности человечества будет сопряжен с катаклизмами и стихийными бедствиями. Предыдущие два его прогноза уже почти оправдались. Он предсказывал конец социализма во времена его расцвета — и то, что он уйдет бескровно, как формальная система. Благие помыслы ума рассеиваются как сон, если не имеют духовного подтверждения. Та система, что реализовалась у нас под флагом социализма, не дала желаемой свободы и равенства. Его идеалы перестали жить в душе людей — и он ушел.

Анандамурти предсказал далее финал капитализма: кровавый, с войнами и катастрофами, поскольку эта система основана на индивидуализме, глубоко затрагивающем эго,— и ей будут противостоять догмы религий. Правда, как сказал один мой знакомый, «финал будет зависеть от финалистов» – и очень бы хотелось надеяться, чтобы крови, которой в этом мировом противостоянии суждено пролится, больше не было. Но как мы сегодня видим, американский капитализм, чтобы не допустить своего краха, продолжает развязывать войны — и усиливается исламский фундаментализм с его войной за веру (которая, кстати говоря, может объявляться и внутри мусульманской общины, а не только по отношению к иноверцам: внешним врагам).

Человеческое эго ведет войну, по принципу "человек человеку волк", сформулированному еще Овном Гоббсом — астрологический покровитель которого, Марс, планета войны — хотя также и нравственности. Мифологически, в борьбе всегда побеждает воин с более нравственной позицией. Как говорится в Рамаяне, "всегда побеждает правда". Если войны, свойственной нашему эго, не избежать, очевидно, надо окончательно перенести ее во внутренний мир и убрать из внешнего. Заменить отторжение гостеприимством, противостояние взаимодействием, сражение любовью — и пребывать во всех парах полярных оппозиций столько, сколько нужно для их постоянной гармонизации. Видеть одновременно две стороны полярности — к этому уже привык интелект, мечущийся из стороны в сторону в современном мире. В этом процессе разорванность души на части даже не есть страдание: потому что страдание дополняется наслаждением, жажда поиска — глотком открытия, а движение покоем. Люди близки к тому, чтобы не бояться смотреть на мир сверху, снизу и со всех сторон, терять себя и находить,— даже если для "эго" это выглядит образом вечных мук.

Большая гибкость "я" и более творческий подход к жизни повысит общую энергетику, сделав нормой душевный альтруизм (ведь слишком много энергии — нагрузка для огранизма: естественно поделиться). И в один прекрасный день это обозначит финал капитализма, с его абсолютизацией финансовых вопросов — если верить принципу "что наверху, то и внизу", и даже согласно самой обычной рациональной логике. Разумный подход говорит, что запасы нефти уже на исходе, а когда машины сменятся электромобилями, современный бизнес умерит экспансию, потому что солнечной энергией не столь легко торговать, как бензином. А до того, отсрочивая свой крах, капитал будет из-за всех сил оттягивать земные ресурсы на бессмысленную войну народов и разных социальных слоев — что мы и наблюдаем, причем в нашей стране еще более отчетливо, чем в других. Глобализация продолжает тянуть соки из стран третьего мира все более откровенно, и крайний ответ на нее террор, который закончится только вместе с нею, если не будут найдены иные формы противостояния.

Но третий процесс еще страшнее. Вступая в сферы духовного мира: своего внутреннего мира, своего тела, мы трогаем физическую жизнь Земли как живого организма. И если верить астрологическому принципу "что наверху, то и внизу", то пока мы не умеем обращаться со своими эмоциями, не совладаем и с катаклизмами. Здесь важна не только внешняя, но и внутренняя экология (неслучайно ашрам "Ауровеллей", где я была в Индии, носит название "Институт интегральной йоги и внутренней экологии" — и такое название типично для Индии.)

Я говорю об эмоциях, потому что они выявляют и контролируют энергетические процессы тела (и отражают состояния погоды, когда человек настрен с миром в резонанс). Я запомнила название одной из посвященных бедствию статей: "Вода там, где должно быть небо." Если перевести это на язык символических аналогий: эмоции там, где должна быть мысль. Не погружение в чувства, но полет идеи формирует будущее. С другой стороны, чувства ценны сами по себе: может, даже более ценны, чем мысль. Просто они не должны заслонять чистоты отражения. Как сделать течение любви нормальным, без водоворотов?

Но вернусь от рассуждений к жизни.

ЧЕРЕПАШИЙ ОСТРОВ -- КО ТАО
И ПОДВОДНЫЙ МИР

Ко Тао — значит, Черепаший остров. Высокие острова Тайланда, со скалистыми берегами из круглых камней и горами внутри, похожи на черепах (и кроме острова, где мы были, а Сиамском заливе есть еще несколько более маленьких островков, носящих то же имя). В мировой мифологии черепаха олицетворяет опору мира (как и слон): на ней стоит Земля. В китайской традиции это символ женского начала инь, а в обыденном сознании — медленной скорости, по принципу "тише едешь, дальше будешь". И еще это образ защитного панциря, куда всегда можно укрыться. Черепаха мудра, и пошаговый познавательный процесс, несомненно, хранит нас от лишних эмоций. Тело и его разум защищают душу.

Образ этого названия, как я уже говорила, позитивно откликнулся моей душе. И недаром — это было лучшее место нашего отдыха, самое природно красивое, достаточно уединенное и климатически мягкое, привлекательное с точки зрения отсутствия наплыва туристов и умеренных цен (по сравнению с островом Самуем, Пхукетом или самым известным курортом Патаей). И еще мне нравились люди, которых я там встречала. Там можно было встретить путешественников, а не только туристов.

Наш кораблик плыл на Ко Тао с 12 ночи до 6 утра. О выборе ночного кораблика я не жалею: это была одна из красивейших ночей в моей жизни. Мы легли спать прямо на палубе, использовав наши меховые плащи и свитера. И я никогда не видела столь оранжевой полной Луны с таким ярким и четким, хотя и небольшим галом вокруг (в России оно обычно большое, туманное и размытое). Среди ночи я проснулась: белая пена волн билась внизу о кораблик, а вдали, как в сказке, двигалось множество освещенных разноцветными огоньками островков кораблей. Движение между берегом и островами активное, и кораблики разных размеров и целей курсируют постоянно. Прежде всего они, конечно, ловят рыбу и возят еду на острова, где ничего не производится и мало что растет: хотя кокосы, бананы, лимоны и манго растут везде. И Яся на Ко Тао срывала бананы, а я как-то нашла в пальмовом лесу валявшиеся лимоны и даже сделала из них лимонад, использовав пакетики сахара, оставшиеся с поезда и самолета. Пальмы с бананами маленькие, как кусты, с кокосами — высокие.

С 1933 по 1947 годы Черепаший остров был тюрьмой, пока король не освободил узников — которым, если учесть красоты и климат острова, жилось там, вероятно, не хуже, чем нашему президенту. Остров опустел, но ненадолго. Двум братьям-близнецам понравилось путешествовать в тех краях, на обычных парусных лодках, хотя в те годы это было еще довольно опасное путешествие. Они привезли туда свои семьи и основали поселок, выращивая овощи и питаясь рыбой и кокосами. Хотя проблема добраться на остров существовала еще долго, его красоты притягивали население. И сегодня там можно увидеть тайцев и иностранцев, которые строят себе дома в гористых местах острова, не столь досягаемых, как главные пляжи. Курортом Ко Тао стал прежде всего из-за своего подводного мира.

С западной стороны острова, тихой с точки зрения океанских волн, расположен пирс и длинный пляж. Но там купаться не очень интересно: плавает мало косяков рыб, и все они белые, под цвет пляжа из белого крупного песка (остатков ракушек). А во всех других местах остров Ко Тао являет удивительный подводный мир прямо у самого берега. Там можно часами плавать с маской, никуда особенно не заплывая. Это потому, что он расположен глубоко в море, а не на отмели: как острова Ко Самуй или соседний с ним Ко Пхаган.

Визитная карточка острова — два изящных островка в северной его части, между которыми в отлив образуется перемычка. А также нагромождения валунов на берегу и в воде, которые иногда принимают причудливые формы. Таковы Коралловый пляж или бухта с видом на Большого Будду: огромный вертикально стоящий камень, на котором лежит круглый камень поменьше, подобен человеку. А Акулья бухта названа так потому, что в ней расположен каменный островок, напоминающий рыбу с большой передней губой, хвостом и плавниками из торчащих сверху острых камней. Глядя на него, я вспомнила остров на Ладоге, который обычно называли Шапкой Мономаха (а мы, когда впервые его увидели, назвали его рыбой-Кит: он тоже очень похож на рыбу). Вода на Ко Тао, как и везде, где не очень мелко — ярко изумрудно-зеленая: глядя на этот цвет на открытках и фотографиях не верится, что такая может быть.

С точки зрения видов Ко Тао — южная Карелия, если соотнести с нашей страной: только отмытые океаническими волнами утесы более окрулые, и более коричнево-бежевого оттенка. Ладожские скалы более острые и серо-стальные, а в остальном похоже. Мы поселились на юге острова: юноша на пирсе спрашивал, не нужно ли кому место, где хороший дайвинг, и я поехала туда, на скалистый южный берег. Впрочем, с аквалангом мы не погружались: это стоит 2000 бат в день (хотя для Яси было бы бесплатно). Нам хватило и маски с трубкой. С нашим провожатым мы приехали в бухту с видом на Большого Будду, но миновали пляж и гостиницы этой заметной бухты, прошли по длинным бетонным мосткам вдоль правого берега, и поднялись на ее гористую оконечность.

Там, среди скал, располагались "Orchid cliff bungalos", "Sunset bungalos" и "Moon Dance bungalos" (бунгала "С видом на закат", "Утес орхидей" и "Танцы Луны"). Это маленькие деревянные домики с огромной кроватью, вентилятором и душем, с верандой и гамаком, стоящие на деревяных же помостках: потому что ровного места там нет. Цена — 250 бат за домик (меньше 200 руб). Если кто-то захочет поехать на Ко Тао, я рекомендую остановиться в этих, или соседних с ними бунгалах на юге острова: потому что там самые красивые скалы и подводный мир. Но если кто-то захочет совсем уж уединиться и провести там пару недель или месяц, тогда ему лучше добраться до бунгал восточных бухт — там народу еще меньше, и уж точно будет полный отрыв от реальности.

Бунгало, которое мы заняли, оказалось самым верхним из ближайших домиков на подмостках, примерно на высоте пятого этажа от моря. Это нас устроило, потому что с него был воистину прекрасный вид на закат и соседние скалы. А спускаться к морю по наклонной тропинке было близко. В шесть утра приплыв на Ко Тао и сквозь сон поразившись невероятной красоте острова, мы уже в восемь пошли купаться. Часов шесть мы купались, загорали и плавали с маской — от подводного мира было не оторваться. На большом камне у берега сидело пара десятков крабов с изумрудным отливом панциря.—

Краб — активный участник тайской мифологии, как я прочла потом. Краб играет в мифах отчасти ту же роль, что и черепаха. Есть миф о сотворении Земли в виде краба, которого обвила змея — символ воды. Первоначально ничего не существовало, кроме мирового океана и сияния света, который являл собой творец Пхатувчунг. Из его груди появился бог Кхунткхивкама (как Брахма из пупа Вишну), и из половины его тела творец создал краба, опустившегося на дно, чтобы поддерживать прекрасный остров Земли. В другом мифе краб помогает вернуть душу риса, которая представляется пугливой бабочкой, готовой улететь от человека на Небо. (Вспомним, что рис олицетворяет женский принцип. И для астрологов скажу, что это — прекрасные образы для понимания архетипической роли материнского знака Рака и его конкретных жизненных задач.)

Наблюдая рыб, я сплавала направо от бухты вдоль гряды валунов, а потом налево в соседние бухты. Сияна сперва поплыла со мной, но потом вернулась: под утесами с правой стороны были какие-то микроорганизмы, а может, химический состав воды, который производил эффект покалывания (вода океана — более соленая, чем наши моря). А вылезать на скалы она боялась, потому что по ним во множестве бегали крабы. С левой, менее скалистой стороны, такого эффекта не было, и мы стали плавать туда.

Потом, ближе к вечеру мне захотелось пешком пройти в другие бухты. По суше это оказалось не так просто, как во воде: заросшая тропинка, начинавшаяся вертикальной лестницей посреди бунгал, круто уходила вверх и долго вела вверх-вниз через сухие, но зеленые заросли, пока наконец не достигала пальмового леса в некоем подобии долины. Оттуда уже дорожки вели вниз в разном направлении, в две-три следующие бухты. В одной из них подмостки ресторанчика, тоже подобного бунгало, уходили прямо в воду — как и на нашей оконечности бухты Будды. На дорожке, ведущей к нашему бунгало, Сияна нашла рассыпанные французские карты — аналог наших карт или Таро, но в детском варианте. Это были семьи циркачей: укротителей, фокусников, клоунов, жонглеров, воздушных гимнастов, акробатов, эквилибристов и другие масти (дедушка, бабушка, папа, мама, дочь и сын). Эти рассыпанные на земле карты с образами семей цирковых артистов я могла бы ассоциировать с образом реальных семей, объединенных разными способами духовного движения. Я происходила из семьи, которая занималась ментальной эквилибристикой; мой супруг — скорее из семьи укротителей (чувств). Но общий цирк предполагает объединение разных путей: ментального, как и чувственного.

Один день мы посвятили катанию на пароходике вокруг острова. Это стоило 300 бат (240 руб на наши деньги, причем для Сияны было бесплатно). Лодка отвезла нас на кораблик, где была молодая публика хипповского склада — всего 16 человек. Там выдавали маски и ласты, и булку для кормления рыб (бесплатно). Мы плыли вокруг острова, любуясь видами, и останавливались в 5-6 разных местах: народ выпрыгивал в воду и плавал в стаях рыб, которые облепляли кораблик и нас, привлеченные даровым кормом. Впрочем и без булки там было что посмотреть. Сзади пароходика для желающих была привязана еще маленькая лодочка, которая то и дело переворачивалась, объединяя усилия людей из разных стран, чтобы перевернуть ее обратно. Предполагалось, что весь народ на корабле плавать умеет: мы останавливались в глубоких местах, где до дна было не достать.

Я видела 20-30 видов рыб, из которых меня наиболее поразили блестяще-изумрудная расцветка рыб, отливавшая всеми цветами радуги: они махали своими желто-зелеными плавниками, под углом 90 гр. становившимися к телу, как крылышками. Дочку пугали рыбы-иглы: прозрачные, с полметра длиной. О разнообразных рыбах полосатой расцветки я уже не говорю: это были как раз те рыбы, стаи которых проявляли наибольшее любопытство к человеку. На дне лежали шарики с выростами, подобные мягким черным ежикам, с синим отверстием рта. Более традиционные растения-анемоны тоже были, у берега небольшие, и в них заплывали маленькие рыбки. Мы выехали кататься в 10 утра и вернулись в сумерки (после пяти).

Остров можно обойти пешком: чем занималась пара бельгийцев, с которыми мы там познакомились. Правда, не за один день, но можно. Другой остров Ко Пхаган, уже нельзя обойти, хотя он тоже красивый и в середине есть водопады,— сказали бельгийцы. Они путешествовали по острову с палочками в руках. Они вообще всю жизнь путешествовали — даже не заводили детей. Они были и в соседней Бирме, и в Лаосе, и во Вьетнаме. Во Вьетнаме жизнь подороже. Но если сказать, что ты русский, цена будет ниже — так сказал нам другой знакомый, датчанин: поскольку Россия помогала Вьетнаму, к русским там относятся хорошо (как в Индии).

Мы тоже немного походили по острову. Прогулялись по длинному западному пляжу до северной оконечности, где снова были бунгала. Недалеко от причала посмотрели памятник Раме V-му, который в 1899 году посетил этот пустынный тогда остров и оставил свою монограмму на большом валуне. Это доныне почитаемое тайцами место, где они молятся, как в храме. Тайцы уважают своих императоров, как я уже говорила. А в единственном храме Черепашьего острова — потрет женщины: уже почившей святой, а, может, просто уважаемой женщины. И статуя будды-женщины с клубком ниток в руке (тайской норны или парки — богини судьбы), за головой ее чакра — колесо закона. Идея очевидна: судьба исполняется согласно закону. Мы не так далеко ушли от древней мифологии.

В темноте возвращаясь к нашей бухте Будды, мы смотрели на звезды. Я нашла на небе хорошо видное буквой М созвездие Кассиопеи, а Сияна вспомнила миф о Персее и Андромеде, который хорошо знала. Персей спасает Андромеду, убивая морского дракона взглядом другого чудовища — Медузы Горгоны. Он убивает ее, глядя в зеркало: так можно постичь процесс жизни и смерти, глядя в зеркало любви. И познание остановит разбушевавшуюся стихию (в мифе вызванную грехами матери Андромеды — Кассиопеи). А потом Персей дает Андромеде одну из своих крылатых сандалий, они летают по небу вместе: в полете своей фатазии — и вместе отправляются в небесный мир богов.— И если мыслить мифологически, может, есть зеркальный мир — отражение этого? То, что не удается здесь, удасться там? На Черепашьем острове мы отдохнули четыре дня — на пятый поехали дальше.

Пляжи на юге острова небольшие: в отлив они есть, в прилив их почти нету (зачем и нужны мостки). Но нам их хватало, если учесть, что мы обычно купались в одиночестве. Исключение составил Новый год: 31 декабря, когда людям естественно хочется пообщаться. Тогда на пляже под бунгалами Заката появились две японки и японец, испанка, израильтянин и маленькая девочка, говорящая на тайском, английском и китайском, с которой стала играть Яся. Испанка, катавшаяся на том же кораблике, что и мы, с хипповскими веревочками волос, татуировкой на космические темы и кольцом в носу стала раскалывать кокос большими булыжниками. Кокосы прочные на редкость: чтобы их расколоть, нужна сила и ловкость обезьяны, а не человека — но она достигла успеха. Потом израильтянин стал отковыривать съедобную сердцевину кокоса моим ножом, которым я резала арбуз для нас с Ясей. Ему тоже терпение не отказало, и мы стали есть этот кокос вместе с японцами, общаясь в основном на темы различия географии в разных странах. В той же компании мы встречали Новый год.

Надо сказать, что по сравнению с русскими иностранцы встречать Новый год не умеют. Коллективное веселье незнакомым людям на Западе не свойствено. А индивидуальное никогда не имеет такого размаха, как коллективное. Вечером 31-го мы с Сияной пошли в бухту Будды, решив, что там должно быть повеселей, чем в наших бунгалах. Мы сели в кафе на пляже под большую пихту с неоновыми лампочками, которая заменяла елку, ели пирожные (я долго искала что-то похожее на наш торт, но пирожные там обычно в упаковке, как мягкое печенье) и долго загадывали желания. Однако несмотря на музыку и шведский стол соседнего ресторанчика, где я дешево взяла Сияне тарелку риса и салатом из помидоров и огурцов (10 бат) и бесплатно напробовалась различных подливок, веселья особого не было. Даже когда тайцы на пляже зажгли большой костер, там почти никто не танцевал. Может, потому что это не тайский праздник. Местные жители наверняка веселиться умеют, в отличие от иностранцев. Но их Новый год — в апреле, как я уже говорила.

Потом мы вернулись к нашим бунгалам, чтобы в темноте не ломать ног: чтобы ходить по Ко Тао или горам, фонарик не помешает. Основной народ сидел в ресторанчике бунгал "Moon Dance"— "Танцы Луны", и мы последний час провели там. Кроме тайцев, там заправляли какие-то молодые иностранцы хипповского вида, и кафе было оформлено очень по-современному (или очень по-тайски). Японская живопись; макет с куклами-чертями (где девочка-чертик играла на дудочке); бабочка-Психея; инопланетянин в позе медитации и другие изящные плакаты с супер-современной символикой, в которой, кстати, доля сексуальности являлась только бесплатным приложением к фантастическим идеям, в очередной раз убеждали меня в том, что Тайланд и Запад убежали в будущее далеко от меня и далеко от России. Той легкости жизненной игры, которая процветает в западной цивилизации, нам не достичь никогда.

Когда я училась в третьем классе, учительница как-то задала написать сочинение о своей профессии (из будущего — 1983 года, а это было в 1973), и я написала, как участвую в строительстве околоземной космической станции на орбите Луны. Я с детства любила образ инопланетян — и в современной мифологии это вполне приемлимый образ духовной сущности, отличной от нашего тела. Но только не в России. В Тайланде я чувствовала тяжесть и примитивность своей, и в целом русской, серьезности. Крылья моей фантазии лежали на земле — я не могла их поднять. Глядя на рекламу: "Добро пожаловать в рай", "Отдых-мечта", "Переродитесь в волшебном месте",— я рыдала о своей жизни и судьбе России, о повышении квартплаты и отмене социальных льгот, об уплотнительной застройке и закрытии шести сотен ВУЗов, об унизительном для страны отсутствии финансов у населения, о забвении идеалов, падении культуры и еще черт знает о чем — только так и можно описать мое состояние. Воспоминание о доме лишало меня всякой радости. Я думала о том, какой здесь рай и какой там ад, и с ужасом представляла, что мне придется туда вернуться. Нельзя допускать такого контраста между потребностями жизни и души — в современном мире, где все взаимосвязано, где есть Интернет: это просто опасно! — А плакат с изображением девушки со слезой на щеке, где говорилось о сборе пожертвований в пользу бедных в одном из новогодних ресторанов Ко Тао, смеялся надо мной.

Миру было все равно, в какой стране я живу. (Да и в христианстве человек — странник на этой Земле. Так что все люди — инопланетяне, хотя земляне среди них, берущие ответственность хоть за что-то в этом мире, тоже иногда попадаются.)

Шумная музыка ресторанчика "Танца Луны" не очень пришлась по душе нам с Ясей: общего взаимодействия, как днем, не возникало. Каждый потягивал коктейль из своей бутылки, и мы с Сияной пили сок из своей. Японки пританцовывали, и я тоже попыталась потанцевать, но Яся остановила меня, сказав, что я танцую не так, а сама она плясать стеснялась. Мы дождались полуночных фейерверков и пошли спать: с утра я планировала плыть на другой остров — Ко Самуй, а для этого вставать надо было рано.

Утром погода испортилась, и мы уезжали, уже не сожалея о рае, который покидали. Хлынул ливень — единственный дождь, который мы застали в Тайланде. Он отбарабанил минут двадцать и прошел, еще до того, как мы успели вылезти из бунгала, не успев даже намочить как следует пыльные дорожки. Мы спустились со своей высотки и прошли по мосткам, на пляже встретили испанку и попрощались с ней — не внимая ее словам, что на Ко Тао во всех отношениях лучше, чем на Самуе. Потом мы миновали такси с ценами, подскочившими в Новый год, и я попросила мотоциклиста европейского вида добросить нас с вещами до пристани. Это не составило ему труда. Он оказался англичанином.

Погода испортилась капитально: хотя выглянуло солнце, на океане поднялись волны. И нам сказали, что тот кораблик, на котором мы хотели плыть, не поплывет. Поплывет более большой корабль — и нам пришлось доплачивать за билет. На этом корабле было много туристов, но Сияна на нем как-то не ощущала безопасности. Глядя на волны, которые, разбиваясь о борт корабля, подпрыгивали до палубы, метра на четыре, обдавая водой любителей свежего воздуха, она сочла за лучшее спуститься в салон. Но там ей стало нехорошо: ее укачало. Я же спустила в салон только наши вещи: вещи были сложены посередине палубы и прикрыты брезентом, но волной обдавало и их. А сама осталась на палубе.

Кораблик плыл часа три. И мне было хорошо — проводив глазами Черепаший остров, я вспомнила, как мы с мужем летом плавали по Ладоге на байдарке. Разыгрывался шторм, и волна с гребешком забросила нас в бухточку, откуда нам пришлось выбираться пешком с рюкзаками, бросив байдарку,— а проплывавший с оказией катер потом вернул ее нам. Я не любитель острых ощущений, но надо признать, что впоследствии жить они помогают. Мы никогда не плавали по таким волнам, как этим летом. И я никогда не каталась на таком опасном пароходике, как тот, что плыл в новогодний шторм с Ко Тао на Ко Самуй. Потом сообщали по нашему телевизору, что один такой паром перевернулся у среднего острова Ко Пхагана, куда заходил и наш корабль. Ничего удивительного, если он был нагружен так же, как тот, на котором плыли мы. Я полагала, что тайцы знают, что делают: они ведь постоянно плавают. Но они прежде всего зарабатывают деньги. Туристам это надо иметь в виду.

ОСТРОВ-ГОРОД

САМУЙ

Я ехала на остров Самуй, чтобы посетить морской заповедник Анхтонг: и увидеть продолжение тех красот, которые открывает Ко Тао. Удалось это не сразу: пока продолжался штром, экскурсии были отменены. Мы съездили в Анхтонг только в последний день.

Если бы не морской заповедник с его островами, ехать на Самуй было бы ошибкой: наплыв туристов с пострадавшего Пхукета в Новый год там решительно не давал отдыхать. Начать с того, что гостиницы были переполнены и сразу взвинтили цены. Цены на все остальное тоже поползли вверх. Я сперва думала поехать на южную оконечность острова, где согласно географии должны располагаться наиболее красивые и уединенные пляжи. Но мне сказали, что там мест не будет: дешевое жилье нужно искать в северной, наиболее неинтересной части острова. Но и там я не нашла подходящей гостиницы, тем более, что пляжи рядом оставляли желать лучшего.

Когда я не знаю, куда ехать, я еду к главному храму — и этот принцип ориентации в незнакомой местности меня никогда еще не подводил. Устав ловить местные микроавтобусы, мы с Сияной затормозили мотоциклиста — и вместе поехали к храму Большого Будды, возвышавшегося над морем в северной оконечности острова. Вообще-то мотоциклисты на Самуе, как в туристском месте, обычно не останавливались. Только тайцы на мотоцикле с табличкой "такси". Иностранцы обычно махали рукой: приветствуя своих — но проезжали мимо. А датчанин, которого мы затормозили, в этот день проводил друзей и сам был не прочь приобрести новые впечатления.

По дороге он проголодался, завернул в кафе и взял гамбургер, угостив также Сияну (и подтвердив ее уверенность в том, что Лев по гороскопу ей подходит). Я от бутербродов отказалась, но выпила кофе, и мы долго беседовали, сравнивая его датскую и мою русскую жизнь. Он работал учителем литературы, зарабатывая в месяц 3500$, и когда я перевела в доллары зарплаты наших учителей, сказал: "Да это же ничто!" У него был сын лет 18-ти, и он сразу заметил мои проблемы с Ясей: проблемы родителей и детей, которые трогали и его самого. С женой он был в разводе и собирался переехать в Индонезию и построить там себе дом. Выглядел он лет на 35, а не на свои 50. Он строил планы, которых наши люди после сорока обычно уже не строят. А я не стала скрывать свою астрологическую профессию и обещала посмотреть, в каких местах ему лучше жить (по программе астероидов, многие из которых носят географические названия).

Потом мы доехали до храма Будды, возвышавшегося над островом. Это действительно была большая статуя, к которой вела длинная лестница, и семиглавые драконы отливали зеленой и темно-красной инкрустацией. Внизу было несколько храмов: в одном из них около спящего будды-мужчины сидела будда-женщина с клубочком ниток, на фоне фрески с изображением царей и отшельников былых времен. Подношением этому храму были глиняные таблички. Сам берешь табличку и сам опускаешь пожертвование — никто не следит. Датчанин опустил 20 бат, а Сияна написана на табличке пожелание удачи в Новый год.

Тут же стояла и рулетка с днями недели. Могу привести образцы гадания: "Как умирающее дерево вдруг воскресает, орошенное дождем, вы вновь возвращаетесь к жизни, подобно тинэйджеру, который никогда не знает печали. Официальные дела благоприятны. Больной быстро выздоравливает. Хорошая поддержка." Это 27-й лунный день (он символически соответствует середине Водолея). А вот 21-й (Стрелец): "Вы как цветок, который цветет под палящим солнцем, но пытается выглядеть свежим. Как маленькая птичка, которая учится летать при сильном ветре, но падает на землю. Жизнь будет приятна в будущем. Больной выздоровеет. Спутника на этой стадии найти маловероятно. Официальные дела неблагоприятны. Но удача есть. Несмотря на трудности в настоящий момент, не так долго ждать лучшего."

Я объяснила датчанину буддийскую астрологию, он тоже бросил монетку, вынул предсказание и прочел, не показывая нам. Не-астрологи всегда больше скрывают свою судьбу, чем астрологи с большим стажем. Относительно всеобщей предопределенности у нас как-то возникла удачная фраза: "Судьба предопределена, а жизнь нет." Судьбу: свою жизненную задачу — человек должен исполнить, так или иначе, если не просто так он живет на Земле. Но как он будет при этом жить, зависит от него. "Судьба желающих ведет, а нежелающих тащит" — любимое высказывание наших знакомых астрологов с советских времен.

(Правда, после перестройки об этом стали говорить более грубо:

"Бывайте здоровы, живите богато,

Насколько позволит вам ваша зарплата.

А если зарплата вам жить не позволит —

Ну что ж, не живите: никто не неволит."

Но это — капиталистическое представление о свободе воли. Оно хорошо резонирует с нашим эго и даже усиливает его — отчего и рождает чувство юмора. Но я не считаю его подходящим для нашей души. Русские люди живут вопреки зарплате — вопреки всему: всем законам выживания.)

У храма Большого Будды я купила последнюю пленку для фотоаппарата, а датчанин — более светлые темные очки: в дни непогоды солнце светило не столь ярко, а может просто время уже близилось к вечеру. Мы сели на его мотоцикл и стали искать гостиницу, пока не совсем стемнело. Мы нашли один возможный вариант, но не слишком дешевый. А потом он остановился у домика с рекламой тайской кухни и пошел выяснить, что это за курсы и сколько они стоят. Западноевропейцы часто интересуются восточной едой. Я же решила спросить у молодой женщины в соседнем доме, не сдаст ли она комнату. Чем-то она показалась мне симпатична, как и ее двое маленьких детей. И она ответила, что сдаст за 100 бат. Это была удача — как оценил ситуацию датчанин, не сталкивавшийся со столь дешевыми ценами, хоть он и сам советовал искать комнату в частном секторе, в связи с загруженностью гостиниц. И мы распрощались с ним, поблагодарив его за поддержку. Правда, потом пришла мать девушки и запросила 200 бат — но мы в конце концов сошлись на 500 бат за 4 дня (125 в день, то есть меньше 100 рублей).

Конечно, это было не бунгало в скалах — а пустая комната метров 30, с большой кроватью, а дом был на улице, по которой все время ездили мотоциклы. Я принесла с улицы каменную столешницу и соорудила стол. Душ имелся в заднем помещении, похожем на кладовку: там же я нашла вентилятор и плетеное кресло. По кладовке, кроме обычных ящериц, заползавших даже на стены храмов, бегали большие тараканы сантиметров 8 в длину — никогда таких не видела. Жуки на Самуе, кстати, тоже были огромные. Яся боялась тараканов, также как жуков и крабов, и заднее помещение мы закрывали. Впрочем, тараканы и сами потом ушли, потревоженные людьми. Мы падали с ног и уснули очень уставшие — перед сном прогулявшись по берегу и ресторанчикам, которые выстроились в ряд вдоль пляжа и мостовой. После Ко Тао спали мы ужасно, слушая гудение проезжавших по улице мотоциклов. (Тем не менее мне приснился сон: низкое пение буддийского монаха, поверявшего моему супругу что-то, чего я понять не могла.)

На другой день мы посетили на Самуе строящийся храм Ват Нуан Нарам и пошли купаться на северный мыс острова: напротив гостиницы купаться было неинтересно. Храм словно плыл по озеру на цветке лотоса. В нем фрески изображали сцены духовной истории, а центральная — зонтик над королевским дворцом, в нем царя, царицу и танцующих женщин, восьмерых небожителей, а в саду, окружающем дворец, двух будд-птиц, коня и кобылу, слонов и других животных — в общем, полную буддийскую гармонию. Рядом на помосте над озером сидела 18-рукая богиня в буддийской короне. Две ее руки были подняты в танце, образуя подобие зонтика над головой, две сложены у груди, две внизу держали подобие свечи, а остальные 12 рук — аттрибуты всех богов.

На мысу, куда нас подвезла тайка на мотоцикле, волны бились о скалистый берег, подчеркивая красоту видов. Выше пляжа была беседка, а рядом гостиница с бассейном. Яся там поплавала, устав купаться в волнах. По пляжу ходила массажистка, которая спросила откуда мы, надолго ли остановились, и стала предлагать недорогой массаж (200 бат, а Ясе — 150: то есть на массаж цены примерно как у нас). Но мы отказались: денег уже практически не оставалось, да и с нас было достаточно того массажа, который мы получали непосредственно в волнах. Обратно мы шли пешком: нас никто не подбросил, и мы очень устали. Я жалела, что не договорилась накануне с датчанином покататься по острову на мотоцикле.

А вечером мы вышли купаться на темный пляж напротив места, где остановились. Звезды над заливом были неплохо видны, хотя свет со стороны берега мешал мне определять созвездия. Мы поплыли в спокойной черной воде, вызывая ее движение руками, и вода светилась: в ней начинали отчетливо сиять крошечные яркие огоньки: морские светлячки или микроорганизмы. Они оставались на мокром теле вместе с водой, и возникало ощущение, что тело светится. Я как-то раз наблюдала такой эффект и на Черном море, на Киселевой скале близ Туапсе, где мы отдыхали с палаткой. Ночью я помолилась, чтобы волны утихли и дали нам возможность сплавать на острова Ангхтонга.

Утром волны действительно утихли. Я разбудила Сияну в 7 часов, чтобы идти на причал Бопхут (идти было минут сорок, если никто не подвезет). Но люди более инертны, чем волны, и перестраиваются не сразу: нам сказали, что кораблик в морской заповедник поплывет только завтра. Но нам повезло в другом: молодая тайка с детишками, у которой мы остановились, по моей просьбе починила свой велосипед, о чем я ее накануне просила — хотя я не особо на это надеялась. И я с Сияной на багажнике поехала осматривать западную часть острова.

Там расположены два наиболее известных пляжа-бухты: Чавенг и Ламай. По дороге к первому мы заехали в храм Ват Чавенг и там набрали десяток плодов манго, упавших с деревьев на землю, и несколько фруктов, по виду похожих на перец, а по вкусу — на яблоки. Фрукты мы вымыли под имевшимся тут же фонтанчиком. Сам монастырь не представлял ничего особенного: в середине Самуя храмы какие-то пыльные и несколько заброшеные, по сравнению с теми, что блещут своей отделкой в других местах.

Пляж в Чавенге — это было лучшее место купания Яси. Хотя на Самуе красот подводного мира уже нет, но с восточной, открытой океану, стороны всегда волны, даже если на западной и северной их нет. И мы с Ясей часа два прыгали в волнах. Вода такой темпаратуры, что купаться можно бесконечно. Тут же под пальмой сидела японская семья с младенцем, какие-то европейцы ездили на водных мотоциклах, а тайцы запускали над водой парашют. По пляжу ходили торговцы с мороженым, которое они продавали в 10 раз дороже, сувенирами и разными тряпками, цены на которые тоже были отнюдь не как в горах. Иностранцы потягивали пиво, сидя в ресторанчиках — в общем, все удовольствия современного пляжа были налицо.

Искупавшись и позагорав, мы поехали дальше — на другой пляж Ламай. Дорога шла через горки: приходилось спускаться на тормозах, а потом подниматься пешком — мне было не заехать на них с Ясей на багажнике. Дорога вдоль моря мне напомнила дороги нашего Кавказа. Вверху этого дорожного перевала, когда Сияна совсем изнемогла и предлагала вернуться, мы искупались в бассейне гостиницы. Вид на Чавенг и горы вдалеке был замечательный. Взяв перевал, мы спустились к пляжу Ламая. Путешествуя по Тайланду, я не раз пожалела, что не умею водить мотоцикл: это намного облегчило бы такие переезды, и дало бы нам возможность осмотреть остров как следует. Все иностранцы ездят по Самую на мотоциклах — без мотоцикла там делать нечего. Я лишь один раз встретила по дороге такого любителя велосипеда, как я: он был уже пожилого возраста. И когда я проезжала мимо с Сияной на багажнике, иностранцы, сидевшие в ресторанчиках вдоль дороги, обращали внимание на нестандартное явление, жестом показывая, что мой вид в купальнике и тайской длинной юбке со слонами, которая при езде на велосипеде распахивалась доверху,— для Тайланда самый что ни на есть ОК.

Ламай меньше, чем Чавенг, и на окраинах там, кроме гостиниц, есть и бунгала. Мы искупались там — бухта более глубокая, чем пляж Чавенга и этим интересная. Но целыми днями сидеть там на пляже нам было бы скучно. Все же и Чавенг и Ламай представляют собой ряды гостиниц, а Самуй — это город-курорт, отдельные районы которого, разграниченные горами, при размахе нынешнего строительства, скоро сольются воедино. И тогда он превратится в единый мегаполис, и жить там будет — Боже упаси, хоть это и остров, где океан и горы компенсируют отсутствие природы.

На пляже следующей бухты за Ламаем бухты находятся камень-дедушка и камень-бабушка (или великий отец и великая мать, если перевести иначе). Эти камни, явной сексуальной формы, подтверждали то, что обычно находят в Тайланде наши новорусские туристы. Я не пошла их разыскивать в прибрежных скалах: все же я была с дочкой.

Я отъехала от Ламая вглубь материка, чтобы посетить образ Кораллового Будды (это оказалась старая полуразрушенная статуя, о которой не знали тайцы, жившие в двух шагах в строительных вагончиках) и пару храмов, отмеченные на карте: их знали все. В одном из них: Ват Кунарам — мы видели тело ушедшего в нирвану монаха. Буддийский монах сам обратил наше внимание на него: "Вы посмотрели будду?" Впечатление от тела было нестрашным: об этом можно судить по реакции Сияны, которая довольно долго стояла перед ним, и потом зажгла палочки, решив этому будде помолиться. Обычно она никак не проявляла отношения к буддам Тайланда (в отличие от богов Индии, но в Индии она все же была еще в дошкольном возрасте, когда естественно верить в чудеса. Впрочем, Стрельцам в любом возрасте естественно верить, отчего этот знак нередко фанатично сражается с религией. Тайланд поддержал в ней веру. Недалеко был подъем на водопад, но уже сгущались сумерки. Самуй — большой остров, к противоположной его части я добралась на велосипеде только к вечеру, и надо было возвращаться.

В другом храме: Ват Ламаи, который нам встретился по дороге обратно, собирались пожертвования потерпевшим бедствие на Пхукете. Мое внимание привлекли семь дней недели в виде будд, сидящих на разных животных (лошади, корове, быке, слоне, олене, льве и тигре — не помню, в какой последовательности). А вышедший из храма монах проводил нас к изображению еще одного ушедшего будды в нирване, под стеклянным колпаком. Один умерший монах сидел так уже 100 лет, другой — двадцать. Буддийский монах-хранитель предложил нам выбрать какой-нибудь амулет Будды. "У меня нет денег, чтобы вам дать,"— сказала я, и тогда он прошел к себе в комнату и вынес две сплетенные веревочки, которые мы завязали на руки — на счастье (а исторически это индуистский символ побратимства).

В темноте мы удивительно быстро ехали обратно по петляющему вверх-вниз шоссе. Обратный путь всегда кажется короче, и мы почти не заметили десятка крутых подъемов и спусков, и часа через три были дома, хотя поначалу Ясе казалось, что мы никогда туда не доберемся. Зато она не спорила и не ныла, понимая, что моих сил может не хватить. Миновав перевал, я искупалась в озерце, на которое выходил один из множества пустынных ресторанчиков Самуя. В озерце били фонтанчики. Тайцы в ресторанчике отнеслись к этому нормально и даже помогли отогнать собаку, которая стала бегать по берегу и лаять, когда я выходила из озера.

МОРСКОЙ ЗАПОВЕДНИК АНХТОНГ

На следующий день нам удалось, наконец, поехать в морской парк Ангхтонг. Для взрослого цена была 700 бат, на ребенка полагалась скидка. Это не такая маленькая цена, особенно если сравнить с ценами на Ко Тао. Она предполагает трехразовое питание в режиме "все включено". Я пыталась объяснить, что питание мне не обязательно, и что я могу выделить на это мероприятие только тысячу бат. Однако мне не с первого раза удалось сторговаться на эту цену. Я зашла в несколько турфирмочек. В одной таец долго считал что-то на калькуляторе и сказал 1400. Я сказала: у меня столько нет, он снова долго считал и сказал 1300. Я вернулась в первое турбюро, где общалась с женщиной, и снова попросила скидку (ассount). Та, наконец, поняла, что больше тысячи я не заплачу, и согласилась (все же тайцы не действуют себе в ущерб, как русские). Она выдала нам один талон на питание, но талонов на кораблике никто не спрашивал.

Заповедник Ангхтонг представляет собой множество островов с торчащими из зелени скалами. От Самуя мы плыли до него два часа, подставляя лицо свежему ветру и перекусывая кофе и булочками с джемом. Он тянется насколько хватает глаз. Все острова разной формы (более разнообразной, чем у островов нашей Ладоги), и большинство их совершенно неприступно — отчего они и не стали местом жизни тайцев, к счастью для нас, иностранцев. Вода — столь же бирюзово-голубая, как и везде. Небо легкое, светлое и ясное, и возникает ощущение, что оно здесь такое всегда. На островах попадаются узкие полоски песчаных пляжей, но далеко не на всех. Чаще берега являют вертикальные скалы, подмытые океанскими волнами: пещеры глубиной в несколько метров нависают над водой, а сверху свисают кактусы, покрупнее нашего декабриста.

Лодка с кораблика отвезла нас на остров, где был пляжик. Рулевой сказал в громкоговоритель длинную пространную речь, из которой я поняла только, что на острове мы будем час, а потом нас покормят на пароходике обедом. С пляжа вверх поднималась деревянная лестница, которая выводила к большому внутреннему озеру, тоже с нависающими над водой пещерами. Там плавали рыбы-иглы, а дне лежали черные мягкие ежики, как и на Ко Тао. Но такого цветастого разнообразия рыб, как там, не было. Тех, кто дополнительно платил за каякинг, повезли кататься на пластмассовых узких лодках поменьше байдарок (впрочем, не спрашивая билетов). А мы с Ясей этот час посвятили купанию: я довольно далеко уплыла с маской вдоль пещер, и потом, увидев, что каяки возвращаются, изо всех сил торопилась обратно. Но я напрасно беспокоилась, что кораблик может уплыть без меня. Тайцы внимательно относятся к пассажирам, хотя и не подгоняют их.

Эта естественная гармония меня поразила еще при катании вокруг Ко Тао: все пассажиры ныряли кто сколько хотел, и сами возвращались на кораблик, безо всякого на то сигнала со стороны капитана. Широколицый и чуть приземистый капитан деревенского вида имел тот же имидж обслуживающего персонала, как и другие тайцы, зарабатывающие деньги на хорошем отношении иностранцев к их стране. Слуги в хорошем смысле слова — особого подобострастия я не замечала: лишь большую дружескую открытость, чем у других тайцев, которая проявилсь, например, в том, что он дал порулить хваткой девушке-японке.

Наш пароходик немного покружил между островов и пристал ко второму пляжу. Пока он кружил, выдали обед, как основную часть программы: так что виды были на втором плане. Тайцы полагают, что инстранцам главное как следует нажраться, а все остальное мелочи. Лучше бы мы посмотрели больше островов, и съели меньше рыбы, куриных ножек, риса с разными подливками, салата из цветной и обычной капусты с помидорами, огурцами и какими-то местными компонентами, и кусочков ананасов и арбузов. Впрочем, остатки обеда повара быстро убрали, как только иностранцы положили себе на подносы все, что хотели, с подобия шведского стола. Так сделали бы и русские работники столовой: из чего было заметно, что сами тайцы особенно не шикуют.

Так что не успели мы доесть обед, как нужно было садиться в лодку, чтобы высаживаться на второй остров. Там есть селение, запрятанное где-то в глубине, куда я не дошла, не найдя дороги. Там небольшая бухта и широкий пляж с обычным для островов Тайланда песком из белых мелких ракушек, на котором приятно загорать (он не рассыпается и не попадает в глаза как наш мелкий желтый). В долине высокие пальмы, аккуратный садик и несколько домиков, а в глубине пляжа стояло несколько больших палаток. В одном из домиков был маленький музей с рыбами и другими обитателями здешнего моря. Я увидела также оранжерею, где выращивались растения и цветы для рассадки: окультуривания пейзажа этой маленькой долины. По обе стороны пляжа возвышались неприступные, но от этого не менее красивые большие утесы, с шапками зелени и без них.

На пляже мы увидели наших уральцев: это были парень с черноволосой красавицей девушкой и двое их новорусских друзей: к счастью, без претензии, которую я наблюдала у новосибирцев и москвичей. Их провинциальность делала их приятными в общении. Они прибыли с Пхукета, и туда же должны были потом возвращаться на самолет. В морском заповеднике им несомненно понравилось больше, чем на Пхукете, и они остановились там в палатке (300 бат в день), думая, что бы посмотреть еще. Я посоветовала им съездить на Черепаший остров. Они рассказали, как накануне ночью встретили на ближайшей горе маленьких пушистых обезьян и показали их фото на цифровике. Обезьяны не такие худосочные и не такие нахальные, как в Индии, где они сидят на всех тропинках леса и автомобильных дорогах. А более пугливые, округлой формы с мягкой шерсткой (как и деревья Тайланда — более широколиственные, чем в Индии, и лица людей тоже округлые). Днем обезьянки прячутся, и я их не видела.

Мы пообщались и слазили с супружеской парой на соседнюю гору, откуда был хороший вид. А с их друзьями я выпила за встречу тыкилы и тайской рисовой водки (типа японской). На этом втором острове, куда нас высадили, мы отдыхали два часа. Пока мы лазили на смотровую площадку, по отвестной каменистой тропке, держась за веревки и лианы, и купались, на море снова начали подниматься волны. Наш кораблик отошел чуть в глубину от того места, где он стоял, и тайцы с трудом усаживали пассажиров в лодки, раскачивающиеся на прибрежных волнах.

Если на Ко Тао в пароходике образовалась молодая дружная компания, то на Самуе пассажиры были более фешенебельные: среди них были и пожилой человек, и мама с годовалым ребенком в колясочке — которая поила его соком из рожка. На обратном пути нас снова покормили — на сильных волнах это было уже совершенно излишне. А на пристани показали фотографии на керамических зеленых и черных тарелочках, которые были сделаны при посадке на кораблик, предложив их купить за сотню бат. "А кто это им позволил нас снимать?"— возмутилась Сияна и в состоянии праведного гнева унесла с собой тарелку с моим изображением — бесплатно. У меня на нем совершенно радостно-балдежный вид, в платье с тайскими слонами и шапочке с тайскими буквами над зеленой веткой (к сожалению, я ее потеряла, когда мы ехали на рикше уже по дороге в аэропорт). Свою фотографию Сияна брать не стала — она ей не понравилась. Я не возразила против такого ее поступка. Тайцы слишком изобретательны в смысле бизнеса: ну кто бы стал специально фотографироваться — а так люди покупали уже то, что получилось.

Мы сели на велосипед, и до наступления темноты успели зайти еще в Ват Бопхут: храм близ причала, куда меня привлекла высокая арка входа с чакрами-колесами. Внутри одного из храмов сидел отшельник, очень похожий на тех мумифицированых монахов, что мы видели днем раньше — только глаза были открыты. Его образ поразил нас: потому что это был не старик, а молодой человек. "Неужели буддийские монахи стали уходить в нирвану в таком возрасте, да еще с открытыми глазами?"— поразилась я. Сияну тоже испугал этот образ: он был как живой, и я пошла к монахам выяснять информацию. К нашему облегчению, это действительно оказалась статуя, очень умело выполненная из пластика. "Это был очень уважаемый человек,— объяснили мне.— Он прожил 70 с чем-то лет. Тут он изображен в возрасте 41 года."

Это был последний день нашего пребывания на Самуе. На следующий день микроавтобус за 30 бат увез нас на главный причал Нантон. И в ожидании парома на берег Суратхани я еще захотела подняться на ближайший водопад. Внизу его был монастырь (Ват Хин Лад). Среди кустов висели надписи типа: "Мир (покой: peace) — величайшее из благ". Сияна в храме зажгла Будде палочку. Пройдя сквозь монастырь, мы стали подниматься вверх по небольшому ущелью, где тек вниз ручей, образуя между камнями лунки с водой.

Тропинка порой терялась среди зарослей и камней — и вдруг Сияна воскликнула: "У меня по ноге пропозла змея! Большая и зеленая,"— и дальше она не пошла, спустившись обратно к храму, хотя обещала меня там подождать. Я прошла несколько дальше, и тут сама увидела такую же большую и зеленую змею: она лежала на тропинке, свернувшись клубком, а из клубка торчало что-то голубое с красными пятнышками, похожее на ногу большой лягушки или игуаны. Змея не шевелилась: видно, она очень устала. Она поймала это голубое земноводное и задушила его, но запихуть его в себя в данный момент ей было не под силу.

Я сфотографировала эту картину, перешагнула через змею и пошла дальше. Но вскоре тропинка опять потерялась между камнями. А водопад был на высоте 182 м, и идти было еще далеко. Мне не хотелось оставлять Сияну надолго, и я спустилась — тем более, что все равно в фотоаппарате кончилась пленка. Внизу у монастыря ручей водопада образовывал озерцо, где плавали большие золотые рыбы, сантиметров 30 в длину, и такие же усатые сомики. Мы с Сияной долго кормили их мягкой булкой с мостика: они стаями налетали на угощение. Сомики были более активны, чем золотые рыбки — и Яся стремилась кидать булку последним.

Потом около часа мы возвращались к причалу по жаре, и перед отплытием еще искупались. Но в Нантоне залив совсем мелкий (почти как наш Финский залив в своих глубоких местах: в районе Солнечного), и купаться было неинтересно. Путь назад на материк из Самуя красивый, краешком он задевает острова Ангхтонга. В конце его — заливы, вдающиеся в берег как длинные мелкие шхеры: с растительностью типа камышей, где стоят над водой тайские домики на помостах. Через три часа пути, который я с удовольствием проделала на палубе, так как за салон с кондиционером надо было дополнительно платить (капитализм!), паром вошел в одну из таких шхер. У нас был объединенный билет (joint ticket: паром + автобус). И полчаса мы организовано, то есть в толпе, ждали автобуса, который через 40 минут достиг ж/д вокзала Суратхани.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ: СУРАТХАНИ

До поезда оставалось часа три. Первое время мы провели в кафе: съев там четыре мороженых, и оставив наши вещи. Потом мы пошли гулять: пройдя насквозь какие-то трущобы под крышей, но с открытой передней стенкой, где люди жили, ели и работали чуть не на улице (хотя пол возышался над ней, и обувь снимали). Сияна хотела повернуть налево, к рядам ларьков, но я повернула направо, где виднелись какие-то деревья. Это оказался маленький парк с детской, а за ней спортивной площадкой. Там пожилые женщины с палками делали упражнения. Через дорогу на горе тоже были деревья: мы поднялись туда по лестнице — и там, конечно, оказался буддийский монастырь. Моя интуиция меня не подвела. Мы прошли мимо нескольких храмов и изображения Будды с его учениками. А потом немного спустились с горки и обнаружили еще один веселый красно-золотой храм. Поодаль был павильон, с рядами стульев перед ним, в котором люди устраивали что-то похожее на праздничую вечеринку. Правда, рядом с храмом стоял ряд ступ, которые Сияне не понравились. Мы подошли чуть ближе к храму и в нем заметили печку с заслонкой с изображением будды. "Уйдем отсюда,"— сказала Сияна. "Пошли,— согласилась я.— Похоже, это и вправду кладбище."

Но было поздно: к нам подошла молодая приятная девушка и попыталась что-то сказать. Она долго молча шевелила губами и, наконец, произнесла фразу: "Говорите ли вы по-тайски?" "Не говорим,"— сказали мы. Тогда она снова безмолвно пыталась артикулировать какие-то английские слова, помогая себе жестами, и, наконец, произнесла слово "дедушка".

"Ваш дедушка умер?"— спросила я. "Да,"— ответила она. В павильоне я заметила длинный красно-белый саркофаг, украшенный позолотой, как и крыша храма. "И тут его сожгут,"— более утвердительно сказала я, указывая на печку. Она подтвердила, и снова стала шевелить губами. "Мы все поняли,"— сказала Сияна. Но девушка махнула рукой в жесте протеста и через некоторое время произнесла слово "eating." "Может, у них принято приглашать на поминки?— сказала я Сияне.— Ну как, перекусим?" Дочка кивнула — по пути мы устали.

Мы с девушкой назвали друг другу свои имена, и она взяла меня за руку, подвела к группе тайцев в характерно белых кофточках (белый — цвет траура в Тайланде, как и в Индии), которые стояли недалеко от микрофона: видимо, скоро должна была начаться траурная церемония. Она представила меня родственникам, а потом отвела в другой большой павильон без стен — кухню и напоила кофе (от риса мы отказались). Рядом за столиками сидели несколько десятков человек и тоже перекусывали. Преодолев языковой барьер, отделявший ее от английского, девушка рассказала, что у нее два брата и сестра, а она учится в Патайе работать на компьютере и специально приехала на поминки. Дедушка два месяца провел в больнице и умер от заболевания желудка, бабушка тоже умерла несколько лет назад. Я в ответ рассказала о своей семье. Так мы пообщались, а потом она немного проводила нас в обратную сторону. Оставаться на церемонию прощания мы не стали — да она и не предлагала.

Что нас поразило в этих буддийских поминках — так это полное отсутствие всякой скорби, у кого бы то ни было. Отчего издали и можно было принять это собрание людей за подготовку к вечернему концерту. "Пусть вашему дедушке будет там хорошо,"— сказала я ей, указывая на небо. У меня родилась эта сама собой разумеющаяся фраза, как нечто объединяющее наши разные культуры. Она кивнула: видимо, она в этом нисколько не сомневалась — как и мы не сомневаемся в светлом счастье усопших близких на наших похоронах.

Уже в сумерках мы проделали обратный путь через монастырь, не сразу найдя лестницу, по которой поднимались и спросили дорогу у монахов. Среди нескольких монахов в оранжевом одеянии, которые указали нам путь, было пару мальчиков лет 10-12-ти.

"Мне нравятся буддийские мальчики,— сказала Сияна по дороге обратно.— Они тихие и совсем не ругаются матом, как наши." И попав под впечатление буддизма, выразила свое состояние после посещения буддийских поминок: что буддизм — все-таки очень спокойная религия, по-современному легкая и светлая, и что наше христианство совсем другое, с более тяжелым отношением к смерти и жизни тоже. "Да уж,— в сердцах отвечала я, садясь на любимого конька мировых религий.— В христианстве уж очень мрачная символика." И это связано с нашей тягой к страданию (если не сказать — садизму, глядя на передачи по телевизору). Чего стоят истории о христианских святых, все эти отрубания голов и сдирание кожи с живых людей! Что это за вера-надежда-любовь такая! Почему двигателями непременно должны быть страдание и страх? Ну цирк со львами и тиграми — еще куда ни шло. Но как-то возражает душа современного человека против Голгофы и тернового венца: такие образы могут оттолкнуть — хотя совсем она не против подъема по позвоночнику энергии кундалини или того, чтобы поделиться содержимым своего черепа хоть со всем земным шаром.

Но в целом наше настроение после посещения буддийских поминок стало каким-то просветленно-радостным, если не сказать — веселым. Мы вернулись к рядам ларьков, где продавалось все, что угодно, в том числе бусы, кулоны, кольца, сережки и присущая Тайланду разнообразная символика всех видов. Я обратила внимание на маленький железный череп быка: я видела подобные длинные белые черепа на оградах в сельской местности: как украшение, а может и заслуженная память о домашних животных, помощниках в хозяйстве. Только на амулете, который попался мне на глаза, вкруг черепа быка была перевернутая пятиконечная звезда. "О,— сказала я, совсем развеселившись,— это символ заклинания темных сил,— объяснила я дочке и купила его (дешево, конечно) как пример супер-современной символики Тайланда.— Может, я еще когда-нибудь буду преподавать Таро. Пусть думают, что я знаюсь с Бафометом!"

Пусть амулет напоминает о супер-современной символике Тайланда — и пусть наше будущее все-таки не будет похоже на настоящее западной цивилизации.

Сияна стала соблазняться на сережки с крестиками или дельфинчиками, но денег у нас было в обрез, и я сказала, что подобное можно найти и у нас, и что я ей вообще не буду покупать ничего металлического: "Железо тебе не идет — грубо: ты и так выглядишь слишком простой. Тебе надо носить что-то более изящное. Я потом куплю тебе сережки с камешком, из серебра."

Хороший способ отвлечь детей и вообще людей от лишних покупок — перейти к мечтам. "С зеленым или фиолетовым камешком,— сразу стала мечтать дочка.— Мне пойдет серебро, да?" "Да,— сказала я.— У тебя Луна в Раке. Так что серебро — это твое." "А твое золото,"— сказала дочка. "Да: мое золото. У меня Солнце, где твоя Луна." Ракам хронически не хватает солнца: даже у художников часто золотой цвет на картинах. Потому и хочется поехать в теплые страны.

Мы вернулись в кафе, попросив помыть купленное за 5 бат яблоко и забрав наши вещи. Времени было еще довольно, и мы еще сколько-то ожидали поезд на пустом вокзале, где служитель на всякий случай решил проверить наши билеты и подтвердил, что мы как раз сидим против нужного вагона.

Утром мы были в Бангкоке, где долго искали знакомую на другом конце города (но ее дома не оказалось), а потом еще дольше добирались до аэропорта. (Если точнее, у меня был адрес джагати (квартиры) индийской организации "Ананда Марги", и я решила заехать туда отдохнуть до самолета. Та диди (сестра-монахиня), что дала мне адрес, была в школе, где она работала. Другая же, пожилая индуска, была не в курсе, что кто-то может их посетить. Тем не менее она пригласила нас. Мы приняли душ, и Сияна поела быстроразваривающихся макарон, что были у нас с собой. Но особо мы не пообщались, не зная, о чем нам говорить,— может из-за моей усталости, а может, из-за некоторой опаски, с которой многие нынешние ананда-марговцы, как и представители других религиозных организаций, относятся ко внешнему миру. Хозяйка была не очень открыта на контакт, только выразила опасение, что в макаронах есть чеснок и лук — раджастическая (возбуждающая) пища, не употребляемая медитирующими людьми. Впрочем, у йогов считатеся, что в холодном климате раджастическая пища становится саттвической (чистой) — а при наших российской морозах и сырости, как мне кажется, вообще любая пища имеет минимальное влияние на мыслительный процесс (если не переедать). Через некоторое время хозяйка предложила нам овощи и фрукты, но макароны я уже успела приготовить до того.

Мы передохнули и спросили, как добраться до аэропорта, но хозяйка не знала, какие автобусы туда ходят и где на них садиться. Это типично для Бангкока, где сами тайцы ничего не знают, но тоже демонстрирует некий отрыв от жизни духовной организации, которая согласно своим идеем не должна была бы его иметь. Но и в Ленинграде медитирующие люди зачастую лишены практической ориентации и недостаточно открыты внешнему контакту. Они нацелены внутрь себя — им и так хорошо. Основатель "Ананда Марги" как раз и ставил задачу это преодолеть. Но поскольку он уже покинул этот мир 15 лет назад, то не может отвечать за всех своих последователей.

Так что нам оставалось полагаться на собственные силы. Мы пошли, что называется, куда глаза глядят и спросили дорогу у мотоциклиста. Вместо ответа он отвел нас в состоятельный дом, рядом с которым стояла машина. Хозяйка и ее сын стали узнавать номер автобуса по компьютеру. Она удивилась, что мы забрели одни так далеко, спросила, не нужно ли нам принять душ и перекусить, в ответ на отказ вынесла два больших яблока и два стакана воды и дала 100 бат: "Это ничто, но возьмите на всякий случай" — деньги у нас почти кончились. По идее, на обычный городской автобус — даже на два или три автобуса — нам должно было хватить, но в ее понимании в аэропорт ездить лучше на такси. С утра она проводила на самолет дочку — может, потому ее и тронула наша ситуация. Ее сын подвез нас на машине до остановки нужного автобуса — дальше начались обычные проблемы.

Мы долго ждали нужный номер, а когда он пришел, кондуктор сказал, что этот автобус в аэропорт не идет, и предложил сразу же пересесть на другой. Я вынула карту, и стала решать вопрос с водителем, и поняла, что хотя бы до середины пути нам на нем доехать можно. Через пробки автобус ехал с такой скоростью, что когда мы вышли, я стала ловить моторикшу, решив воспользоваться лишней сотней бат, чтобы не нервничать и за два часа точно быть в аэропорту. Рикша тут же поймался и запросил 200 бат. "120,"— ответила я. Мы сели в коляску и поехали. Через некоторое время рикша снова сказал: "200 бат". Я снова ответила: "120", и мы поехали дальше. Но Яся стала нервничать, и мы еще раз выясняли этот вопрос. В конце-концов я так и заплатила, сказав: "У меня больше нет", и рикша, надо сказать, остался доволен. Цена для моторикши — 50-60 бат, мы ехали вдвоем, так что все нормально. Свои деньги он честно заработал, мча нас вдоль автобана почти без остановок. Хотя сначала он привез нас не в тот аэропорт: не в иностранный, а в местный, но они были близко, а я контролировала дорогу, отмечая нужные указатели на английском: в городском транспорте расслабляться нельзя.

Разборки с новосибирскими авиалиниями я уже описала, а в самолете я видела новосибирцев, которые были на Пхукете. "Да так, не зацепило. Людей, конечно, жалко,"— была реакция. Только в Москве я узнала масштабы катастрофы: цифра 280 тысяч воспринималась как виртуальная реальность, восемь новых русских — это не та цифра, о которой я могла искренне переживать, но меня поразило, что погибло 9 тысяч европейцев и что волна обрушилась на воистину райские места Индии, Шри Ланки и Андаманских островов (и Суматру — тоже, наверное, рай), стерев с лица земли целые этнические группы.

Эти места юго-восточной Азии, сохранившие естественность природы и культуры в силу своего климата, не заставляющего перенапрягаться и совершать неестественные скачки истории,— мой любимый регион Земли, передачи о котором я всегда смотрю по телевизору. Моя подруга, с которой мы были в Индии, чуть раньше меня съездила на Шри Ланку (у нас с ней похожий гороскоп: она родилась на три дня позже меня, и мы с ней независимо, но синхронно решили посетить южно-буддийские страны. На Шри Ланке ее тоже тронуло пение буддистов в горах — "где земля ближе к небу", как она сказала: "Знаешь, Симка, я ходила по этому раю и говорила: Боже, сохрани эти места. А теперь многих мест, где я была, нет." Катастрофа миновала ее во времени — а меня в пространстве. Еще одна наша знакомая по Индии собиралась в Новый год на юг Индии — как раз в зону катастрофы, но только что вернулась с нашей Камчатки, уставшая, и не поехала. Так что и ее Бог миловал, если сказать по-русски.

Мы возвратились в Москву в Рождество. Москва после Бангкока — тишь и провинция. И мы зашли в храм Христа Спасителя, где раньше не были. После великолепия тайской архитектуры он показался нам совсем небольшим и далеко не таким сверкающим, как могла бы сверкать главная церковь. Ограниченность числа сюжетов икон: раз, два и обчелся — после юго-восточной цивилизации тоже как обычно бросалась в глаза. Но качество современной живописи, копирующей старую, меня тронуло: выражения лиц у художников прошлого века были более формальны, чем их современные копии (сравнить можно в рядом располагающемся музее, который мы тоже внимательно обошли). Создавалось впечатление, что современные художники лучше понимали то, что они рисовали.

В храм с утра начинала собираться очередь — и люди были какие-то тихие. Может, конечно, подействовали праздники, длившиеся уже не первую неделю: они приглушили обычную русскую эмоциональность. И, как я потом увидела в Москве, все были в курсе катастрофы в юго-восточной Азии — в большей степени, чем я, хранившая буддийский покой. Она произвела на всех большое впечатление: часть земной коры провалилась в ядро, Земля стала быстрее вращаться — а русских людей хлебом не корми, но дай предчувствовать грядущие катастрофы, особенно когда они не видят перед собой светлого будущего.

Как всегда, Россия страдала за весь мир. Согласно гороскопу на каждый день, астрологический градус России (19-й Водолея): "Лесной пожар потушен. Пожарники ликуют.— Мобилизация всех сил для победы над стихией."— Такова духовная задача этого образа, и он очень отражает образ Дня победы (над фашизмом). Во времена катастроф русский народ быстро вспоминает о своих практических задачах, как и о своей мировой миссии. Так что внутри храма атмосфера была самая что ни на есть христианская. И я, попав в ту же духовную волну, оглядывала иконы под куполом. "Что с тобой, мама? — с тревогой спросила Сияна, заметив перемену моего состояния.— Молиться не обязательно в храме!"

"Тебе не показалось, что мир маленький?"— спросил супруг, когда я вернулась. Катастрофа продемонтрировала ему хрупкость мира. Особенно когда он переживал, не оказались ли мы в зоне бедствия (хотя знал, что, согласно маршруту, не должны — но маршрут я могла изменить на ходу).

"Нет, напротив,— ответила я.— Я чувствовала, что Тайланд маленький, по сравнению с картой Земли. Его культура со всей экзотикой и мировым значением буддизма — только кусочек того, что есть на земном шаре. В общечеловеческом сознании или в душе людей."

"Мало где сохранилась экзотика,"— возразил супруг.

"В любой стране есть уникальность. Если только уметь ее открыть — и смотреть на мир не с точки зрения процессов глобализации,— сказала я.— Но Тайланд, конечно, стоит посмотреть."

"По твоему рассказу сложно почувствовать дух тайцев,— сказал супруг,— в отличие от духовного мира индусов, которым были проникнуты твои поездки в Индию. Не ощущается экзотики души."— Друзья тоже спрашивали: "А люди-то там какие?"

Сразу ощутить душу Тайланда и вправду сложно. Может — все дело в буддийском отношении к душе, столь близком к современному. Если душа — лишь иллюзия, как я могу верно уловить ее — а не торгашеские веяния времени, которые в ней отражаются,— и донести ее собственный колорит? С другой стороны – это буддийское как будто бы отсутствие прослойки душевности между духом и телом, между внутренним и наружным, определяет присущую буддизму внешнюю реализацию. Это как раз и позволяет выставить на обозрение сохранение тела после смерти не как невозможное чудо христианской святости, а как рядовое явление буддийской культуры.

А может, дело в том, что культуре Индии — много тысячелетий. А тайская цивилизация — намного моложе, хотя в ней есть самобытный и неповторимый стиль. Дух Тайланда не столь устойчив к влияниям времени, как индийский. И сегодня в Бангкоке его перекрывает американизация нынешнего мира: этот город с прекрасной архитектурой сложно увидеть не снаружи, а изнутри. Внешняя суета не дает переключиться на что-то иное. И люди, съездившие в Бангкок и Патаю, редко привозят что-либо из внутренних впечатлений (в то время как любое место Индии демонстрирует духовность этой страны). Чтобы ощутить дух тайцев, надо ехать в горы вокруг Чианг Рая или Маэ Хон Сонга, откуда культура спустилась на равнины. — Я это очень советую и надеюсь, кто-нибудь воспользуется этим советом.

фев. 2005

архивы рассказа: с фотографиями и без них

посмотреть фото

вернуться в главное меню